А в это время Генрих Наваррский задумчиво прогуливался в одиночестве
по вышке донжона; он знал, что двор живет в замке, который он видел в ста
шагах от себя, и его пронизывающий взгляд как будто видел сквозь стены
умирающего Карла.
Была пора голубизны и золота: потоки солнечных лучей освещали далекие
равнины и заливали жидким золотом верхушки леса, гордившегося великолепием
молодой листвы. Даже серые камни донжона, казалось, были пропитаны мягким
небесным теплом, дикие цветы, занесенные в щели стены дуновением ветра,
раскрывали свои венчики красного и желтого бархата под поцелуями легкого
дуновения воздуха. Но взгляд Генриха не останавливался ни на зеленеющих
равнинах, ни на белых и золотых верхушках деревьев взгляд его переносился
через пространство и, пылая честолюбием, останавливался на столице
Франции, которой было предназначено со временем стать столицей мира.
- Париж! - шептал король Наваррский. - Вот н - Париж, Париж, то есть
радость, торжество, слава, власть и счастье!.. Париж, где находится Лувр,
и Лувр, где находится трон. Подумать только, что отделяют меня от столь
желанного Парижа всего лишь камни, которые подползли к моим ногам и в
которых вместе со мной помещается и моя врагиня!
Переведя взгляд с Парижа на Венсенн, он заметил слева от себя, в
долине, осененной миндальными деревьями в цвету, мужчину, на кирасе
которого упорно играл луч солнца, и эта пламеневшая точка летала в
пространстве при каждом движении этого мужчины.
Мужчина сидел верхом на горячем коне, держа в поводу другого,
по-видимому, такого же нетерпеливого.
Король Наваррский остановил взгляд на всаднике и увидел, что он
вытащил шпагу из ножен, надел на ее острие носовой платок и стал махать
платком, словно подавая кому-то знак.
В ту же минуту с холма напротив ему ответили таким же знаком, а затем
весь замок был словно опоясан порхающими платками.
Это был де Myи со своими гугенотами: узнав, что король при смерти, и
опасаясь каких-либо злоумышлении против Генриха, они собрались, готовые и
защищать, и нападать.
Генрих снова перевел взгляд на всадника, которого он заметил раньше,
чем других, перегнулся через балюстраду, прикрыл глаза ладонью и, отразив
таким образом ослепительные солнечные лучи, узнал молодого гугенота. - Де
Муи! - крикнул он, как будто де Муи мог его услышать.
От радости, что окружен друзьями, Генрих снял шляпу и замахал шарфом.
Все белые вымпелы вновь замелькали с особым оживлением,
свидетельствовавшим о радости его друзей.
- Увы! Они ждут меня, а я не могу к ним присоединиться!.. - сказал
Генрих. - Зачем я не сделал этого, когда, пожалуй, еще мог!.. А теперь
слишком поздно.
Он жестом выразил свое отчаяние, на что де Муи ответил ему знаком,
который говорил: "Буду ждать".
В это мгновение Генрих услыхал шаги, раздававшиеся на каменной
лестнице. Он быстро отошел. Гугеноты поняли причину его отступления. Шпаги
снова ушли в ножны, платки исчезли.
Генрих увидел выходившую с лестницы на вышку женщину, прерывистое
дыхание которой свидетельствовало о быстром подъеме, и не без тайного
ужаса, который он всегда испытывал при виде ее, узнал Екатерину Медичи.
Позади нее шли два стражника; на верхней ступеньке лестницы они
остановились.
- Ого! - прошептал Генрих. - Что-то новое и притом серьезное должно
было случиться, если королева-мать сама поднялась ко мне на вышку
Венсеннского донжона.
Чтобы отдышаться, Екатерина села на каменную скамейку, стоявшую у
самых зубцов стены.
Генрих подошел к ней с самой любезной улыбкой.
- Милая матушка! Уж не ко мне ли вы пришли? - спросил он.
- Да, - ответила Екатерина, - я хочу в последний раз доказать вам мое
расположение. Наступила решительная минута: король умирает и хочет
поговорить с вами.
- Со мной? - затрепетав от радости, переспросил Генрих.
- Да, с вами. Я уверена, что ему сказали, будто вы не только
сожалеете о наваррском престоле, но простираете свое честолюбие и на
французский престол.
- Даже на французский? - произнес Генрих.
- Это не так, я знаю, но король этому верит, и нет ни малейшего
сомнения, что разговор, который он намерен вести с вами, имеет целью
устроить вам какую-то ловушку.
- Мне?
- Да. Перед смертью Карл желает знать, чего он может опасаться и чего
от вас ожидать, и от вашего ответа на его предложения - обратите на это
особое внимание - будут зависеть его последние приказания, то есть ваша
жизнь или ваша смерть.
- Но что он может мне предложить?
- Почем я знаю? Вероятно, что-нибудь невозможное.
- А вы, матушка, не догадываетесь - что именно?
- Нет, я могу только предполагать; например-... Екатерина
остановилась.
- Ну так что же?
- Я предполагаю, что, так как он верит наговорам о ваших честолюбивых
замыслах, он хочет получить доказательство вашего честолюбия из ваших
собственных уст. Представьте себе, что вас будут искушать, как, бывало,
искушали преступников, чтобы вырвать у них признание без пытки;
представьте себе, - продолжала Екатерина, пристально глядя на Генриха, -
что вам предложат управление государством, даже регентство.
Невыразимая радость разлилась в угнетенном сердце Генриха, но он
понял ход Екатерины, и его сильная и гибкая душа вся напряглась под этим
натиском.
- Мне? - переспросил он. - Но это была бы слишком грубая ловушка
предлагать мне регентство, когда есть вы, когда есть мой брат герцог
Алансонский...
Екатерина закусила губы, чтобы скрыть свое удовлетворение.
- Значит, вы отказываетесь от регентства? - живо спросила она.
"Король уже умер, - подумал Генрих, - и она устраивает мне ловушку".
- Прежде всего я должен выслушать французского короля, - ответил он,
- вы же сами сказали, что все, о чем мы сейчас говорили, - только
предположение.
- Разумеется, - заметила Екатерина, - но это все же не мешает вам
открыть свои намерения.
- Ах, Боже мой! - простодушно воскликнул Генрих. - Так как я ни на
что не притязаю, у меня нет никаких намерений!
- Это не ответ, - возразила Екатерина и, чувствуя, что время не
терпит, дала волю своему гневу. - Так или иначе, отвечайте прямо!
- Я не могу ответить прямо на предположения, ваше величество:
определенное решение - вещь настолько трудная, а главное - настолько
серьезная, что надо подождать настоящих предложений.
- Послушайте, - сказала Екатерина, - мы не можем терять время, а мы
теряем его в бесплодных пререканиях, в увертках. Сыграем игру так, как
подобает королю и королеве. Если вы согласитесь принять регентство, вы
погибли.
"Король жив", - подумал Генрих.
- Ваше величество! - ответил он твердо. - Жизнь людей, жизнь королей
в руках Божиих! Бог вразумит меня. Пусть доложат его величеству, что я
готов предстать перед ним.
- Подумайте хорошенько.
- За те два года, что я был в опале, за тот месяц, что я был узником,
у меня было время все обдумать, и я обдумал, - с многозначительным видом
ответил Генрих. - Будьте добры, пройдите к королю первой и передайте ему,
что я следую за вами. Эти два храбреца, - добавил Генрих, указывая на двух
солдат, - позаботятся, чтобы я не убежал. Кроме того, я отнюдь не намерен
бежать.
Слова Генриха прозвучали так твердо, что Екатерина прекрасно поняла:
все ее попытки, в какую бы форму она их ни облекала, не достигнут цели, и
она поспешила удалиться.
Как только она скрылась из виду, Генрих подбежал к парапету и знаками
сказал де Муи "Подъезжайте поближе и будьте готовы ко всему".
Де Муи было спешился, но тут он вскочил в седло и вместе с запасным
конем галопом подскакал и занял позицию на расстоянии двух мушкетных
выстрелов от донжона.
Генрих жестом поблагодарил его и спустился вниз.
На первой площадке он встретил ожидавших его двух солдат.
Двойной караул швейцарцев и легких конников охранял вход в крепостные
дворы: чтобы войти в замок или выйти из него, нужно было преодолеть
двойную стену Протазанов.
Там Екатерина дожидалась Генриха.
Она знаком приказала двум солдатам, сопровождавшим Генриха, отойти и
положила руку на его руку.
- В этом дворе двое ворот, - сказала она, - вон у тех - видите? - за
покоями короля вас ждут Добрый конь и свобода, если вы откажетесь от
регентства, а у тех, в которые вы сейчас прошли.., если вы послушаетесь
голоса вашего честолюбия... Что вы сказали?
- Я хочу сказать, ваше величество, что если король назначит меня
регентом, то отдавать приказания солдатам буду я, а не вы. Я говорю, что
если я выйду из замка сегодня ночью, все эти алебарды, все эти мушкеты
склонятся передо мной.
- Безумец! - в отчаянии прошептала Екатерина. - Верь мне: не играй с
Екатериной в страшную игру на жизнь и на смерть.
- А почему не играть? - спросил Генрих, пристально глядя на
Екатерину. - Почему не играть с вами, как с любым другим, если до сих пор
выигрывал я?
- Что ж, поднимитесь к королю, раз вы ничему не верите и ничего не
желаете слушать, - сказала Екатерина, одной рукой показывая на лестницу, а
другой играя одним из двух отравленных кинжальчиков, которые она носила в
черных шагреневых ножнах, ставших историческими.
- Проходите первой, сударыня, - сказал Генрих. - Пока я не стану
регентом, честь идти впереди принадлежит вам.
Екатерина, все намерения которой были разгаданы, больше не пыталась
бороться и пошла первой.