Через несколько дней после ужасной сцены, о которой мы уже рассказали, то есть 30 мая 1574 года, когда двор пребывал в Венсенне, из спальни короля внезапно донесся страшный вопль; королю стало значительно хуже на балу, который он пожелал назначить на день казни молодых людей, и врачи предписали ему переехать за город на свежий воздух.

Было восемь часов утра. Небольшая группа придворных с жаром обсуждала что-то в передней, как вдруг раздался крик, и на пороге появилась кормилица Карла; заливаясь слезами, она кричала голосом, полным отчаяния:

- Помогите королю! Помогите королю!

- Его величеству стало хуже? - спросил де Нансе, которого, как нам известно, король освободил от всякого повиновения королеве Екатерине и взял на службу к себе.

- Ох, сколько крови! Сколько крови! - причитала кормилица. - Врачей! Бегите за врачами!

Мазилло и Амбруаз Паре сменяли друг друга у постели августейшего больного, но дежуривший в тот день Амбру аз Паре, увидев, что король заснул, воспользовался этим забытьем, чтобы отлучиться на несколько минут.

У короля выступил обильный пот, а так как капиллярные сосуды у Карла расширились, то это привело к кровотечению, и кровь стала просачиваться сквозь поры на коже; этот кровавый пот перепугал кормилицу, которая не могла привыкнуть к столь странному явлению и которая, будучи, как мы помним, протестанткой, без конца твердила Карлу, что кровь гугенотов, пролитая в Варфоломеевскую ночь, требует его крови.

Все бросились в разные стороны; врач должен был находиться где-то поблизости, и все боялись упустить его.

Передняя опустела: каждому хотелось показать свое усердие и привести искомого врача.

В это время входная дверь открылась и появилась Екатерина. Она торопливо шла через переднюю и быстрым шагом вошла в комнату сына.

Карл лежал на постели; глаза его потухли, грудь вздымалась, все его тело истекало красноватым потом; откинутая рука свисала с постели, а на конце каждого пальца висел жидкий рубин.

Зрелище было ужасное.

При звуке шагов матери, видимо, узнав ее походку, Карл приподнялся.

- Простите, ваше величество, - сказал он, глядя на мать, - но мне хотелось бы умереть спокойно.

- Сын мой! Умереть от кратковременного приступа этой скверной болезни? - возразила Екатерина. - Вы хотите довести нас до отчаяния?

- Ваше величество, я чувствую, что у меня душа с телом расстается. Я говорю вам, что смерть близка, смерть всем чертям!.. Я чувствую то, что чувствую, и знаю, что говорю.

- Государь! - заговорила королева. - Самая серьезная ваша болезнь - это ваше воображение. После столь заслуженной казни двух колдунов, двух убийц, которых звали Ла Моль и Коконнас, ваши физические страдания должны уменьшиться. Но душевная болезнь упорствует, и если бы я могла поговорить с вами всего десять минут, я доказала бы вам...

- Кормилица! - сказал Карл. - Посторожи у двери, пусть никто ко мне не входит: королева Екатерина Медичи желает поговорить со своим любимым сыном Карлом Девятым.

Кормилица исполнила его приказание.

- В самом деле, - продолжал Карл, - днем раньше, днем позже, этот разговор все равно должен состояться, и лучше сегодня, чем завтра. К тому же завтра, возможно, будет уже поздно. Но при нашем разговоре должно присутствовать третье лицо.

- Почему?

- Потому что, повторяю вам, смерть подходит, - продолжал Карл с пугающей торжественностью, - потому что с минуты на минуту она может войти в комнату так, как вошли вы: бледная и молчаливая, и без доклада. Ночью я привел в порядок мои личные дела, а сейчас наступило время привести в порядок дела государственные.

- А кто этот человек, которого вы желаете видеть? - спросила Екатерина.

- Мой брат, ваше величество. Прикажите позвать его.

- Государь! - сказала королева. - Я с радостью вижу, что упреки, которые, по всей вероятности, не вырвались у вас в минуту страданий, а были продиктованы вам ненавистью, изгладились из вашей памяти, а скоро изгладятся и из сердца. Кормилица! - крикнула Екатерина. - Кормилица!

Добрая женщина, стоявшая на страже за порогом, открыла дверь.

- Кормилица! - обратилась к ней Екатерина. - Мой сын приказывает вам, как только придет господин де Нансе, сказать ему, чтобы он сходил за герцогом Алансонским.

Карл движением руки остановил добрую женщину, собиравшуюся исполнить приказание.

- Я сказал - брата, ваше величество, - возразил Карл.

Глаза Екатерины расширились, как у тигрицы, приходящей в ярость. Но Карл повелительным жестом поднял руку.

- Я хочу поговорить с моим братом Генрихом, - сказал он. - Мой единственный брат - это Генрих; не тот Генрих, который царствует там, в Польше, а тот, который сидит здесь в заключении. Генрих и узнает мою последнюю волю.

- Неужели вы думаете, - воскликнула флорентийка с несвойственной ей смелостью перед страшной волей сына: ненависть, которую она питала к Беарнцу, достигла такой степени, что сорвала с нее маску ее всегдашнего притворства, - что если вы при смерти, как вы говорите, то я уступлю кому-нибудь, а тем более постороннему лицу, свое право присутствовать при вашем последнем часе - свое право королевы, свое право матери?

- Ваше величество, я еще король, - ответил Карл - еще повелеваю я, ваше величество! Я хочу поговорить с моим братом Генрихом, а вы не зовете командира моей охраны... Тысяча чертей! Предупреждаю вас, что у меня еще хватит сил самому пойти за ним.

Он сделал движение, чтобы сойти с кровати, обнажив при этом свое тело, похожее на тело Христа после бичевания.

- Государь! - удерживая его, воскликнула Екатерина. - Вы оскорбляете нас всех, вы забываете обиды, нанесенные нашей семье, вы отрекаетесь от нашей крови; только наследный принц французского престола должен преклонить колена у смертного одра французского короля. А мое место предназначено мне здесь законами природы и этикета, и потому я остаюсь!

- А по какому праву вы здесь остаетесь, ваше величество? - спросил Карл IX.

- По праву матери!

- Вы не мать мне, ваше величество, так же, как и герцог Алансонский мне не брат!

- Вы бредите, сударь! - воскликнула Екатерина. - С каких это пор та, что дала жизнь, не является матерью того, кто получил от нее жизнь?

- С тех пор, ваше величество, как эта лишенная человеческих чувств мать отнимает то, что она дала, - ответил Карл, вытирая кровавую пену, показавшуюся у него на губах.

- О чем вы говорите, Карл? Я вас не понимаю, - пробормотала Екатерина, глядя на сына широко раскрытыми от изумления глазами.

- Сейчас поймете, ваше величество! Карл пошарил под подушкой и вытащил оттуда серебряный ключик.

- Возьмите этот ключ, ваше величество, и откройте мою дорожную шкатулку: в ней лежат кое-какие бумаги, которые ответят вам за меня.

Карл протянул руку к великолепной резной шкатулке, запиравшейся на серебряный замок серебряным же ключом и стоявшей в комнате на самом видном месте.

Карл находился в лучшем положении, нежели Екатерина, и, побежденная этим, она уступила. Она медленно подошла к шкатулке, открыла ее, заглянула внутрь и внезапно отшатнулась, словно увидела перед собой спящую змею.

- Что в этой шкатулке так испугало вас, ваше величество? - спросил Карл, не спускавший с матери глаз.

- Ничего, - произнесла Екатерина.

- В таком случае, ваше величество, протяните руку и выньте из шкатулки книгу; там ведь лежит книга, не правда ли? - добавил Карл с бледной улыбкой, более страшной у него, чем любая угроза у всякого другого.

- Да, - пролепетала Екатерина.

- Книга об охоте?

- Да.

- Возьмите ее и подайте мне.

При всей своей самоуверенности, Екатерина побледнела и задрожала всем телом.

- Рок! - прошептала она, опуская руку в шкатулку и беря книгу.

- Хорошо, - сказал Карл. - А теперь слушайте: это книга об охоте... Я был безрассуден... Больше всего на свете я любил охоту.., и слишком жадно читал эту книгу об охоте... Вы поняли меня, ваше величество?

Екатерина глухо застонала.

- Это была моя слабость, - продолжал Карл. - Сожгите книгу, ваше величество! Люди не должны знать о слабостях королей!

Екатерина подошла к горящему камину, бросила книгу в огонь и застыла, безмолвная и неподвижная, глядя потухшими глазами, как голубоватое пламя пожирает страницы, пропитанные ядом.

По мере того, как разгоралась книга, по комнате распространялся сильный запах чеснока.

Вскоре огонь поглотил ее без остатка.

- А теперь, ваше величество, позовите моего брата, - произнес Карл с неотразимым величием.

В глубоком оцепенении, подавленная множеством противоречивых чувств, которые даже ее глубокий ум не в силах был разобрать, а почти сверхчеловеческая сила Воли - преодолеть, Екатерина сделала шаг вперед, намереваясь что-то сказать.

Мать терзали угрызения совести, королеву - ужас, отравительницу - вновь вспыхнувшая ненависть. Последнее чувство победило все остальные.

- Будь он проклят! - воскликнула она, бросаясь вон из комнаты. - Он торжествует, он у цели! Да, будь проклят! Проклят!

- Вы слышали: моего брата, моего брата Генриха! - крикнул вдогонку матери Карл. - Моего брата Генриха, с которым я сию же минуту хочу говорить о регентстве в королевстве!

Почти тотчас же после ухода Екатерины в противоположную дверь вошел Амбруаз Паре. Остановившись на пороге, он принюхался к чесночному запаху, наполнившему опочивальню.

- Кто жег мышьяк? - спросил он.

- Я, - ответил Карл.