Мрачный кортеж в гробовом молчании прошествовал по двум подъемным
мостам донжона и широкому двору замка, который вел к часовне, где на
цветных окнах мягкий свет окрашивал бледные лики апостолов в красных
одеяниях.
Коконнас жадно вдыхал ночной воздух, хотя воздух был насыщен дождевой
влагой. Он вглядывался в глубокую тьму и радовался, что все эти
обстоятельства благоприятны для их побега.
Ему понадобились вся его воля, вся осторожность, все самообладание,
чтобы не спрыгнуть с носилок, когда его донесли до часовни и он увидел на
хорах, в трех шагах от престола, лежавшую на полу массу, покрытую большим
белым покрывалом.
Это был Ла Моль.
Два солдата, сопровождавшие носилки, остались за дверями часовни.
- Раз уж нам оказывают эту величайшую милость и вновь соединяют нас,
- сказал Коконнас, придавая голосу жалобный тон, - отнесите меня к моему
другу.
Так как носильщики не получали на этот счет никакого иного приказа,
они без всяких возражений исполнили просьбу Коконнаса.
Ла Моль лежал сумрачный и бледный, прислонясь головой к мрамору
стены; его черные волосы, обильно смоченные потом, придававшим его лицу
матово-бледный оттенок слоновой кости, стояли дыбом.
По знаку тюремщика двое подручных удалились и пошли за священником,
которого попросил Коконнас.
Это был условный сигнал.
Коконнас с мучительным нетерпением провожал их глазами; да и не он
один не сводил с них горящих глаз. Как только они ушли, две женщины
выбежали из-за престола и, трепеща от радости, бросились на хоры,
всколыхнув воздух, как теплый шумный порыв ветра перед грозой.
Маргарита бросилась к Ла Молю и обняла его.
Ла Моль испустил страшный крик, один из тех криков, который услышал в
своей камере Коконнас и который чуть не свел его с ума.
- Боже мой! Что с тобой, Ла Моль? - в ужасе отшатнувшись, воскликнула
Маргарита.
Ла Моль застонал и закрыл лицо руками, как будто не желая видеть
Маргариту.
Молчание Ла Моля и этот жест испугали Маргариту больше, чем крик боли.
- Ох, что с тобой? - воскликнула она. - Ты весь в крови!
Коконнас, который уже успел подбежать к престолу, схватить кинжал и
заключить в объятия Анриетту, обернулся.
- Вставай, вставай, умоляю тебя! - говорила Маргарита. - Ведь ты же
видишь, что час настал!
Пугающе печальная улыбка скользнула по бледным губам Ла Моля,
который, казалось, уже не должен был улыбаться.
- Дорогая королева! - сказал молодой человек. - Вы не приняли во
внимание Екатерину, а следовательно, и преступление. Я выдержал пытку, у
меня раздроблены кости, все мое тело - сплошная рана, а движения, которые
я делаю, чтобы прижаться губами к вашему лбу, причиняют мне такую боль,
что я предпочел бы умереть.
Побелев, Ла Моль с усилием коснулся губами лба королевы.
- Пытали? - воскликнул Коконнас. - Но ведь и меня пытали. И разве
палач поступил с тобой не так же, как со мной?
И Коконнас рассказал все.
- Ах! Я понимаю! - сказал Ла Моль. - Когда мы были у него, ты пожал
ему руку, а я забыл, что все люди братья, и возгордился. Бог наказал меня
за мою гордыню - благодарю за это Бога!
Ла Моль молитвенно сложил руки.
Коконнас и обе женщины в неописуемом ужасе переглянулись.
- Скорей, скорей! - подойдя к ним, сказал тюремщик, который до сих
пор стоял у дверей на страже. - Не теряйте времени, дорогой господин
Коконнас, нанесите мне удар кинжалом, да как следует, по-дворянски!
Скорей, а то они сейчас придут!
Маргарита стояла на коленях подле Ла Моля, подобно мраморной
надгробной статуе, склоненной над изображением того, кто покоится в могиле.
- Мужайся, друг мой, - сказал Коконнас. - Я сильный, я унесу тебя,
посажу на коня, а если ты не сможешь держаться в седле, я посажу тебя
перед собой и буду держать. Едем, едем! Ты же слышал, что сказал нам этот
добрый малый! Речь идет о твоей жизни!
Ла Моль сделал над собой сверхчеловеческое, великодушное усилие.
- Правда, речь идет о твоей жизни, - сказал он.
Он попытался встать.
Аннибал взял его под мышки и поставил на ноги.
Из уст Ла Моля исходило только какое-то глухое рычание. Не успел
Коконнас на одно мгновение отстраниться от него, чтобы подойти к
тюремщику, и оставил мученика на руках двух женщин, как ноги у него
подкосились, и несмотря на все усилия плачущей Маргариты он рухнул
безвольной массой на пол, и душераздирающий крик, которого он не мог
удержать, разнесся по часовне зловещим эхом и некоторое время гудел под ее
сводами.
- Видите, - жалобно произнес Ла Моль, - видите, моя королева?
Оставьте же меня, покиньте здесь, сказав последнее "прости". Маргарита, я
не выдал ничего, ваша тайна осталась скрытой в моей любви, и вся она умрет
вместе со мной. Прощайте, моя королева, прощайте!..
Маргарита, сама чуть живая, обвила руками эту прекрасную голову и
запечатлела на ней благоговейный поцелуй.
- Аннибал, - сказал Ла Моль. - Ты избежал мучений, ты еще молод, ты
можешь жить. Беги, беги, мой друг! Я хочу знать, что ты на свободе - это
будет для меня высшее утешение.
- Время идет, - крикнул тюремщик. - Скорее, торопитесь!
Анриетта старалась потихоньку увести Коконнаса, а в это время
Маргарита стояла на коленях подле Ла Моля; с распущенными волосами, с
лицом, залитым слезами, она походила на кающуюся Магдалину.
- Беги, Аннибал, - повторил Ла Моль, - не давай нашим врагам
упиваться зрелищем казни двух невинных.
Коконнас тихонько отстранил Анриетту, тянувшую его к дверям, и указал
на тюремщика торжественным, даже, насколько он мог, величественным жестом.
- Сударыня! Прежде всего отдайте этому человеку пятьсот экю, которые
мы ему обещали, - сказал он.
- Вот они, - сказала Анриетта. Затем он повернулся к Ла Молю и
грустно покачал головой.
- Милый мой Ла Моль, - заговорил он, - ты оскорбляешь меня, подумав
хоть на одно мгновение, что я способен тебя покинуть. Разве я не поклялся
и жить, и умереть с тобой? Но ты так страдаешь, мой бедный друг, что я
тебя прощаю.
Он лег рядом со своим другом, наклонился над ним и коснулся губами
его лба. Затем тихо, тихо, как берет мать ребенка, положил прислоненную к
стене голову Ла Моля к себе на грудь.
Взгляд у Маргариты стал сумрачным. Она подняла кинжал, который
обронил Коконнас.
- Королева моя, - говорил Ла Моль, догадываясь о ее намерении и
протягивая к ней руки, - о моя королева. Не забывайте: я пошел на смерть,
чтобы всякое подозрение о нашей любви исчезло.
- Но что же я ногу сделать для тебя, если я не могу даже умереть с
тобой? - в отчаянии воскликнула Маргарита.
- Можешь, - ответил Ла Моль. - Ты можешь сделать так, что мне будет
мила даже смерть и что она придет за мной с приветливым лицом.
Маргарита нагнулась к нему, сложив руки, словно умоляла его говорить.
- Маргарита! Помнишь тот вечер, когда я предложил тебе взять мою
жизнь, ту, которую я отдаю тебе сегодня, а ты взамен ее дала мне один
священный обет?
Маргарита затрепетала.
- А-а! Ты вздрогнула, значит, помнишь, - сказал Ла Моль.
- Да, да, помню, - отвечала Маргарита, - и клянусь душой, мой
Гиацинт, что исполню свое обещание.
Маргарита простерла руки к алтарю, как бы вторично беря Бога в,
свидетели своей клятвы.
: Лицо Ла Моля просияло, как будто своды часовни внезапно разверзлись и
луч солнца пал на его лицо.
- Идут! Идут! - прошептал тюремщик.
Маргарита вскрикнула и бросилась было к Ла Молю, но страх усилить его
страдания удержал ее, и она с трепетом остановилась перед Ла Молем.
Анриетта коснулась губами лба Коконнаса и сказала:
- Понимаю тебя, мой Аннибал, и горжусь тобой. Я знаю, твой героизм
ведет тебя к смерти, но за этот героизм я и люблю тебя. Бог свидетель:
обещаю тебе, что всегда буду любить тебя больше всего на свете, и хотя не
знаю, что Маргарита поклялась сделать для Ла Моля, но клянусь тебе, что
сделаю то же самое и для тебя!
И она протянула руку Маргарите.
- Ты хорошо сказала, спасибо тебе, - ответил Коконнас.
- Прежде чем вы покинете меня, моя королева, - сказал Ла Моль, -
окажите мне последнюю милость: дайте мне что-нибудь на память о вас, что я
мог бы поцеловать, поднимаясь на эшафот.
- О да! - воскликнула Маргарита. - Держи!.. Она сняла с шеи золотой
ковчежец на золотой цепочке.
- Возьми, - сказала она. - Этот святой ковчежец я ношу с детства; мне
надела его на шею моя мать, когда я была совсем маленькой и когда она меня
любила; нам он достался по наследству от нашего дяди, папы Климента "Папа
Климент VII - дядя Екатерины Медичи.". Я не расставалась с ним никогда.
На, возьми!
Ла Моль взял его и горячо поцеловал.
- Отпирают дверь! - сказал тюремщик. - Бегите же, сударыни! Скорей,
скорей!
Обе женщины бросились за престол и скрылись. В то же мгновение вошел
священник.