- Ну, мой храбрый друг, - сказал Коконнас Ла Молю, когда приятели встретились после допроса, на котором в первый раз зашла речь о восковой фигурке, - по-моему, все идет прекрасно, и в ближайшее время судьи сами откажутся от нас, а это совсем не то, что отказ врачей: врач, отказывается от больного, когда уже не может его спасти; а тут как раз наоборот: если судья отказывается от обвиняемого - значит он потерял всякую надежду отрубить ему голову.

- Да, - подхватил Ла Моль, - мне даже кажется, что в этой учтивости и обходительности тюремщиков, в этих эластичных дверях наших камер я узнаю наших благородных подруг. Ведь я просто не узнаю Болье - по крайней мере судя по тому, что я о нем слышал.

- Ну, я-то его прекрасно узнаю, - сказал Коконнас, - только это дорого будет стоить. А впрочем - что ж? - одна из них принцесса, другая - королева, обе богаты, а лучшего случая употребить деньги на доброе дело им не представится. Теперь повторим наш урок: нас отводят в часовню и оставляют под охраной нашего тюремщика; в указанном месте мы находим кинжалы, я продырявливаю живот тюремщику...

- О нет, нет, только не живот - так ты лишишь его пятисот экю. Бей в руку.

- Ну да, в руку! Это значило бы погубить беднягу! Сейчас видно будет, что мы с этим добрым человеком заодно. Нет, нет, в правый бок - и ловко скользнуть по ребрам; такой удар и правдоподобен, и безвреден.

- Хорошо, пусть так, а затем...

- Затем ты завалишь входную дверь скамейками. Наши принцессы выбегут из-за престола, где они спрячутся, и Анриетта откроет дверцу ризницы. Честное слово, теперь я люблю Анриетту; должно быть, она мне изменила, коль скоро это так обновляюще на меня подействовало.

- А затем мы скачем в лес, - сказал Ла Моль тем трепещущим голосом, который исходит из уст, словно музыка. - Каждому из нас довольно поцелуя, чтобы стать счастливым и сильным. Ты представляешь себе, Аннибал, как мы несемся, пригнувшись к нашим быстроногим скакунам, а сердце сладко замирает? О, этот страх - превосходное чувство! Как хорош этот страх на воле, когда на боку у тебя добрая, обнаженная шпага, когда кричишь "ура", давая шпоры своему коню, а он при каждом крике уже не скачет - летит!

- Да, Ла Моль, но что ты скажешь о прелестях страха в четырех стенах? - заметил Коконнас. - Я имею право говорить об этом, ибо сам кое-что испытал в этом роде. Когда бледная рожа Болье впервые появилась в моей камере, а позади него блеснули протазаны и зловеще лязгнуло железо о железо, - клянусь тебе, я сразу подумал о герцоге Алансонском и так и ждал появления его гнусной физиономии Между двумя противными башками алебардщиков. Я ошибся, и это было моим единственным утешением, но я не много потерял ночью я увидел его во сне.

- Да, - говорил Ла Моль, следуя за улыбавшейся ему мыслью и не сопровождая своего друга в путешествии, которое совершала его мысль по стране фантазии, - да, они все предусмотрели, даже место нашего убежища. Мы едем в Лотарингию, дорогой друг. По правде говоря, я предпочел бы Наварру; в Наварре я был бы у нее, но Наварра слишком далеко, Нанси удобнее, мы там будем всего в восьмидесяти милях от Парижа. Знаешь, Аннибал, о чем я буду жалеть, выходя отсюда?

- Вот тебе на! Честное слово, не знаю... Я все сожаления оставляю здесь.

- Мне будет жаль, что мы не сможем взять с собой почтенного тюремщика, вместо того, чтобы...

- Да он и сам не захотел бы, - возразил Коконнас, - он слишком много потеряет: подумай, пятьсот экю от нас да вознаграждение от правительства, а может быть, и повышение по службе. Как счастлив будет этот молодец, когда я его убью!.. Но что с тобой?

- Так.., ничего... У меня мелькнула одна мысль.

- Видно, не больно веселая, если ты так страшно побледнел?

- Я спрашиваю себя, зачем нас поведут в часовню.

- Как зачем? Для причастия, - ответил Коконнас. - Думаю, что так.

- Но ведь в Часовню уводят только приговоренных к смертной казни или после пытки, - возразил Ла Моль.

- Ого! Это заслуживает внимания, - слегка побледнев, ответил Коконнас. - Спросим доброго человека, которого мне придется потрошить. Эй! Ключарь! Друг мой!

- Вы звали меня, сударь? - спросил тюремщик, карауливший на верхних ступенях лестницы.

- Да, звал. Поди сюда.

- Вот он я.

- Условленно, что мы бежим из часовни, так ведь?

- Те! - с ужасом оглядываясь вокруг, произнес ключарь.

- Не беспокойся, никто нас не слышит.

- Да, сударь, вы бежите из часовни.

- Значит, нас поведут в часовню?

- Конечно, таков обычай.

- Так это обычай?

- Да, по обычаю после вынесения смертного приговора осужденным разрешается провести в часовне ночь накануне казни.

Коконнас и Ла Моль вздрогнули и переглянулись.

- Вы, стало быть, полагаете, что нас приговорят к смертной казни? - спросил Ла Моль.

- Непременно... Да и вы сами так думаете.

- Как - мы сами?

- Конечно... Если бы вы думали иначе, вы не стали бы подготавливать побег.

- А знаешь, он совершенно прав, - обратился Коконнас к Ла Молю.

- Да.., по крайней мере теперь я знаю, что мы, как видно, играем в опасную игру, - ответил Ла Моль.

- А я-то! - сказал тюремщик. - Вы думаете, я не рискую? А вдруг от волнения этот господин ударит не в тот бок...

- Э, черт побери! Хотел бы я быть на твоем месте, - медленно произнес Коконнас, - и не иметь дела ни с какой другой рукой, кроме этой, и только с тем железом, которым тебя коснусь я.

- Смертный приговор! - тихо сказал Ла Моль. - Нет, этого не может быть!

- Не может быть? Почему же? - простодушно спросил тюремщик.

- Тс-с! - произнес Коконнас. - Мне показалось, что внизу отворили дверь.

- Верно, - подхватил тюремщик. - По камерам, господа, по камерам!

- А когда, по-вашему, нам вынесут приговор? - спросил Ла Моль.

- Самое позднее завтра. Но вы не беспокойтесь: тех, кого надо предупредить, непременно предупредят.

- Тогда обнимем друг друга и простимся с этими стенами.

Друзья горячо обнялись и вернулись в свои камеры:

Ла Моль - вздыхая, Коконнас - напевая.

До семи часов вечера ничего нового не произошло. На Венсеннский донжон спустилась темная, дождливая ночь - ночь, созданная для побега Коконнасу принесли ужин, и он поужинал с обычным своим аппетитом, предвкушая удовольствие вымокнуть под дождем, хлеставшим по стенам замка, и уже готовился заснуть под глухой, однообразный шум ветра, как вдруг ему почудилось, что ветер, к которому он не раз прислушивался с тоскливым чувством, которого он ни разу не ощущал до тюрьмы, как-то странно стал поддувать под двери, да и печь тоже гудела с большей яростью, чем обычно. Это странное явление повторялось всякий раз, как открывали камеры на верхнем этаже, в особенности камеру напротив. По этому шуму Аннибал всегда догадывался, что тюремщик сейчас придет: этот шум говорил о том, что тюремщик выходит от Ла Моля.

На сей раз, однако, пьемонтец тщетно вытягивал шею и напрягал слух.

Время шло, никто к нему не приходил.

"Странно, - рассуждал Коконнас, - у Ла Моля отворили дверь, а у меня нет. Быть может, Ла Моля вызвали на допрос? Или он заболел? Что это значит?".

Для узника все - подозрение и тревога, и все - радость и надежда.

Прошло полчаса, час, полтора.

Коконнас с досады начал засыпать, как вдруг услыхал скрежет ключа в замочной скважине и вскочил с постели.

"Ого! Неужели пришел час освобождения и нас отведут в часовню без приговора? - подумал он. - Черт побери! Какое наслаждение бежать в такую ночь, когда ни зги не видно: лишь бы лошади не ослепли!".

С веселым лицом он собрался расспросить обо всем тюремщика, но увидел, что тот приложил палец к губам, весьма красноречиво делая знаки глазами.

И в самом деле, за его спиной слышался шорох и виднелись тени.

Внезапно он разглядел в темноте две каски, на которые коптившая свеча бросила золотистые точки.

- Ого! Зачем здесь эта зловещая свита? - шепотом спросил он. - Куда мы идем?

Тюремщик ответил только вздохом, очень похожим на стон.

- Черт побери! Вот проклятая жизнь! - пробормотал Коконнас. - Вечно какие-то крайности, нет под ногами твердой земли: то барахтаешься в воде на глубине в сто футов, то летаешь над облаками - середины нету! Слушайте, куда мы идем?

- Следуйте за алебардщиками, сударь, - произнес картавый голос, показавший Коконнасу, что замеченных им солдат сопровождал судебный пристав.

- А господин де Ла Моль? - спросил Коконнас. - Где он? Что с ним?

- Следуйте за алебардщиками, - тем же тоном повторил тот же картавый голос.

Пришлось повиноваться. Коконнас вышел из своей камеры и увидел человека в черном - обладателя столь неприятного голоса. Это был пристав, маленький горбун, который, несомненно, пошел по судейской части затем, чтобы скрыть под длинным черным одеянием другой свой недостаток: он был кривоног.

Коконнас начал медленно спускаться по винтовой лестнице. На втором этаже конвой остановился.

- Спуститься-то спустились, но не настолько, насколько нужно, - прошептал Коконнас.

Дверь открылась. У Коконнаса было зрение рыси и чутье ищейки; он сразу почуял судей и разглядел в темноте силуэт человека с голыми руками, при виде которого пот выступил у него на лбу. Однако он принял веселый вид, слегка склонил голову налево, как предписывали правила той эпохи и, подбоченясь, вошел в зал.

Кто-то отдернул занавес, и Коконнас в самом деле увидел судей и секретарей суда.

В нескольких шагах от судей и этих секретарей сидел на скамейке Ла Моль.

Коконнаса подвели к судьям. В ожидании вопросов он встал против них и кивком головы с улыбкой приветствовал Ла Моля.

- Как ваше имя, сударь? - спросил председатель суда.

- Марк-Аннкбал де Коконнас, - изысканно вежливо отвечал он, - граф де Монпантье. Шено и прочая, и прочая; но я полагаю, что наши титулы вам известны.

- Где вы родились?

- В Сен-Коломбане, близ Сузы.

- Сколько вам лет?

- Двадцать семь лет и три месяца.

- Хорошо, - сказал председатель суда.

"Видно, ему это понравилось", - пробормотал Коконнас.

- Теперь скажите, - выждав, пока секретарь запишет ответы обвиняемого, продолжал председатель:

- С какой целью вы оставили службу у герцога Алансонского?

- Чтобы быть вместе с господином де Ла Молем, вот с этим моим другом, который оставил у него службу за несколько дней до меня.

- Что вы делали на охоте, когда вас арестовали?

- Как что?.. Охотился, - ответил Коконнас.

- Король тоже был на этой охоте, и там у него начались первые приступы той болезни, которой он страдает в настоящее время.

- По этому поводу я ничего не могу сказать - я был далеко от короля. Я даже не знал, что он чем-то заболел. Судьи переглянулись с недоверчивой усмешкой.

- Ах, вы не знали?.. - переспросил председатель.

- Да, сударь, и мне очень жаль короля. Хотя французский король и не является моим королем, но я чувствую к нему большую симпатию.

- В самом деле?

- Честное слово! Не то что к его брату, герцогу Алансонскому. Признаюсь, его я...

- Речь идет не о герцоге Алансонском, сударь, а о его величестве...

- Я уже сказал вам, что я его покорнейший слуга, - ответил Коконнас с очаровательной развязностью, принимая небрежную позу.

- Если, как вы утверждаете, вы действительно слуга его величества, то не скажете ли суду, что вам известно о магической статуэтке?

- Ах, вот как! Мы, значит, возвращаемся к истории со статуэткой?

- Да, сударь, а вам это не по вкусу?

- Как раз наоборот! Предпочитаю статуэтку. Продолжайте!

- Почему эта статуэтка оказалась у господина де Ла Моля?

- У господина де Ла Моля? Вы хотите сказать: у Рене!

- Таким образом, вы признаете, что она существует?

- Разумеется, признаю, если мне ее покажут.

- Вот она. Это та самая, которая вам известна?

- Очень хорошо известна.

- Секретарь, запишите, - сказал председатель, - обвиняемый признался, что видел эту статуэтку у господина де Ла Моля.

- Нет, нет, - возразил Коконнас, - не путайте! Видел у Рене.

- Пусть будет - у Рене. Когда?

- В тот единственный раз, когда я и господин де Ла Моль были у Рене.

- Вы, значит, признаете, что вместе с господином де Ла Молем были у Рене?

- Вот так так! Да разве я это когда-нибудь скрывал?

- Секретарь, запишите: обвиняемый признался, что был у Рене в целях колдовства.

- Э, потише, потише, господин председатель! Умерьте ваш пыл, будьте любезны! Об этом я не сказал ни слова.

- Вы отрицаете, что были у Рене в целях колдовства?

- Отрицаю! Колдовство совершилось случайно и непреднамеренно.

- Но оно имело место?

- Я не могу отрицать, что происходило нечто похожее на чародейство.

- Секретарь запишите: обвиняемый признался, что у Рене совершилось чародейство с целью умертвить короля.

- Как с целью умертвить короля? Это гнусная ложь! Никогда никакого чародейства с целью умертвить короля не было!

- Вот видите, господа, - сказал Ла Моль.

- Молчать! - приказал председатель и, повернувшись к секретарю, продолжал:

- С целью умертвить короля. Записали?

- Да нет же, нет, - возразил Коконнас. - Да и статуэтка изображает вовсе не мужчину, а женщину.

- Что я вам говорил, господа? - вмешался Ла Моль.

- Господин де Ла Моль! Вы будете отвечать, когда мы будем вас допрашивать, - заметил председатель, - не перебивайте допрос других. Итак, вы утверждаете, что это женщина?

- Конечно, утверждаю.

- Почему же на ней корона и королевская мантия?

- Да очень просто, черт возьми, - отвечал Коконнас, - потому что она...

Ла Моль встал и приложил палец к губам. "Верно, - подумал Коконнас. - Но что бы такое рассказать, что пришлось бы по вкусу этим господам?".

- Вы продолжаете настаивать, что эта статуэтка изображает женщину?

- Разумеется, настаиваю.

- Но отказываетесь сообщить суду, кто эта женщина?

- Это моя соотечественница, - вмешался Ла Моль. - Я любил ее и хотел, чтобы и она меня полюбила.

- Допрашивают не вас, господин де Ла Моль! - крикнул председатель. - Молчите, или вам заткнут рот!

- Заткнут рот? - воскликнул Коконнас. - Как вы сказали, господин в черном? Заткнут рот моему другу?.. Дворянину? Полноте!

- Введите Рене, - распорядился генеральный прокурор Лагель.

- Да, да, введите Рене, - сказал Коконнас, - посмотрим, кто окажется прав: вы трое или мы двое...

Рене вошел, бледный, постаревший, почти неузнаваемый, согнувшийся под гнетом преступления, которое он собирался совершить, - преступления еще более тяжкого, чем те, которые он совершил доселе.

- Мэтр Рене! - обратился к нему председатель. - Узнаете ли вы здесь присутствующих двух обвиняемых?

- Да, сударь, - ответил Рене голосом, выдававшим сильное волнение.

- А где вы их видели?

- В разных местах, в том числе и у меня.

- Сколько раз они у вас были?

- Один раз.

По мере того как говорил Рене, лицо Коконнаса все больше прояснялось; лицо же Ла Моля, напротив, оставалось серьезным, как будто у него возникло какое-то предчувствие.

- Ас какой целью они были у вас? Рене, казалось, на мгновение заколебался.

- Чтобы заказать мне восковую фигурку, - ответил он.

- Простите, простите, мэтр Рене, - вмешался Коконнас, - вы допускаете небольшую ошибку.

- Молчать! - сказал председатель и, обращаясь к Рене, продолжал:

- Эта фигурка изображает мужчину или женщину?

- Мужчину, - ответил Рене.

Коконнас подскочил, словно от электрического разряда.

- Мужчину! - воскликнул он.

- Мужчину, - повторил Рене, но таким слабым голосом, что председатель едва его расслышал.

- А почему у статуэтки на плечах мантия, а на голове корона?

- Потому, что статуэтка изображает короля.

- Подлый лжец! - в бешенстве крикнул Коконнас.

- Молчи, молчи, Коконнас, - перебил его Ла Моль, - пусть этот человек говорит: каждый волен губить свою душу.

- Но не тело других, черт подери!

- А что означает стальная иголка в сердце статуэтки и буква "М" на крошечном флажке? - спросил председатель.

- Иголка заменяет шпагу или кинжал, буква "М" означает "смерть".

Коконнас хотел броситься на Рене и задушить его, но четверо конвойных удержали пьемонтца.

- Хорошо, - сказал прокурор Лагель, - трибуналу достаточно этих сведений. Отведите узников в камеры ожидания.

- Но нельзя же слушать такие обвинения и не протестовать! - воскликнул Коконнас.

- Протестуйте, сударь, вам никто не мешает. Конвойные, вы слышали?

Конвойные схватили обвиняемых и вывели - Ла Моля в одну дверь, Коконнаса - в другую.

Затем прокурор сделал знак человеку, которого Коконнас заметил в тени, и сказал:

- Не уходите, мэтр, сегодня ночью у вас будет работа.

- С кого начать, сударь? - почтительно снимая колпак, спросил этот человек.

- С того, - сказал председатель, показывая на Ла Моля, который еще виднелся, как тень, между двумя конвойными.

Затем председатель подошел к Рене, который г трепетом ожидал, что его опять отведут в Шатле, где он был заключен.

- Прекрасно, сударь, - сказал ему председатель, - будьте спокойны: королева и король будут извещены, что раскрытием истины в этом деле они обязаны вам.

Вместо того чтобы придать Рене силы, это обещание сразило его, и ответом председателю был лишь глубокий вздох.