По приказу Карла IX Генрих в тот же вечер был препровожден в Венсеннский лес. Так называли в те времена знаменитый замок, от которого теперь остались лишь развалины, но этого колоссального фрагмента вполне достаточно, чтобы дать представление о его былом величии.

Путешествие совершалось в носилках. По обеим сторонам шагали четверо стражников. Де Нансе, имея при себе королевский приказ, открывавший Генриху двери темницы-убежища, шагал впереди.

Перед потайным ходом в донжон "Отдельно стоящая главная башня замка, служившая последним убежищем его защитников." кортеж остановился. Де Нансе спешился, открыл запертые на замок носилки и почтительно предложил королю сойти.

Генрих повиновался без единого слова. Любое жилище казалось ему надежнее, чем Лувр: десять дверей, закрываясь за ним, в то же время укрывали его от Екатерины Медичи.

Августейший узник прошел по подъемному мосту, охраняемому двумя солдатами, прошел в три двери нижней части донжона и в три двери нижней части лестницы, затем, предшествуемый де Нансе, поднялся на один этаж. Тут командир охраны, видя, что Генрих собирается подняться выше, сказал:

- Ваше величество! Остановитесь здесь.

- Ага! - останавливаясь, сказал Генрих. - По-видимому, меня удостаивают второго этажа.

- Государь! - сказал де Нансе. - С вами обращаются как с венценосной особой.

"Черт их возьми! - подумал Генрих. - Два-три этажа выше нисколько меня не унизили бы. Тут слишком хорошо: это может вызвать подозрения".

- Ваше величество! Не угодно ли вам последовать за мной? - спросил де Нансе.

- Господи Иисусе! - воскликнул король Наваррский. - Вы прекрасно знаете, сударь, речь здесь идет отнюдь не о том, что мне угодно и чего мне не угодно, а о том, что приказывает мой брат Карл. Есть приказ - следовать за вами?

- Да, государь.

- В таком случае я следую за вами.

Они пошли по длинному проходу вроде коридора, выходившему в довольно просторный зал с темными стенами, который имел крайне мрачный вид.

Генрих беспокойно огляделся вокруг.

- Где мы? - спросил он.

- Мы проходим по допросной палате, ваше величество.

- А-а! - произнес король и принялся разглядывать зал еще внимательнее.

В этом помещении было всего понемногу: кувшины и станки для пытки водой, клинья и молоты для пыток сапогами; кроме того, почти весь зал опоясывали каменные сиденья для несчастных, ожидавших пытки, а над сиденьями, на уровне сидений и у изножия сидений были вделаны в стены железные кольца, но вделаны не симметрично, а так, как того требовал тот или иной род пытки. Сама близость этих колец к сиденьям достаточно ясно указывала, что они здесь для того, чтобы привязывать к ним части тела тех, кто будет занимать эти места.

Генрих пошел дальше, не сказав ни слова, но и не упустив ни одной подробности этого гнусного устройства, запечатлевшего, так сказать, на этих стенах повесть о страданиях.

Внимательно глядя вокруг, Генрих не посмотрел под ноги и споткнулся.

- А это что такое? - спросил он, указывая на какой-то желоб, выдолбленный в сырых каменных плитах, заменявших пол.

- Это сток, государь.

- Разве здесь идет дождь?

- Да, государь, кровавый.

- Ага! Прекрасно, - сказал Генрих. - Мы еще не скоро дойдем до моей камеры?

- Вы уже пришли, ваше величество, - произнесла какая-то тень, вырисовывавшаяся во мраке, но становившаяся по мере того, как к ней приближались, все более зримой и ощутимой.

Генриху этот голос показался знакомым, а сделав несколько шагов, он узнал и лицо.

- Ба! Да это вы, Болье! - сказал он. - За каким чертом вы сюда явились?

- Государь! Я только что получил должность коменданта Венсеннской крепости.

- Что ж, дорогой друг, ваш дебют делает вам честь: вы заполучили узника-короля - это отнюдь не плохо.

- Простите, государь, - возразил Болье, - но до вас я уже принял двух дворян.

- Каких? Ах, простите, быть может, я нескромен? В таком случае будем считать, что я ничего не сказал.

- Ваше величество! У меня нет предписания соблюдать тайну. Это господин де Ла Моль и господин де Коконнас.

- Ах, верно! Я видел, что они арестованы. Как эти несчастные дворяне переносят свое несчастье?

- Совсем по-разному: один весел, другой печален; один распевает, другой вздыхает.

- Кто же из них вздыхает?

- Господин де Ла Моль, государь.

- Честное слово, мне понятнее тот, кто вздыхает, чем тот, который распевает. Судя по тому, что я видел, тюрьма - место отнюдь не веселое. А на каком этаже их поместили?

- На самом верхнем - на пятом.

Генрих вздохнул. Ему самому хотелось попасть туда.

- Что ж, господин де Болье, будьте любезны показать мне мою камеру. Я очень устал сегодня днем и потому так тороплюсь попасть в нее.

- Пожалуйте, ваше величество, - сказал Болье, указывая на распахнутую дверь.

- Номер второй, - прочел Генрих. - А почему не первый ?

- Он уже предназначен, ваше величество.

- Ага! Как видно, вы ждете узника познатнее меня!

- Я не сказал, ваше величество, что этот номер предназначен для узника.

- А для кого же?

- Пусть ваше величество не настаивает, а то я вынужден буду промолчать и тем самым не оказать вам должного повиновения.

- Ну, это Другое дело, - сказал Генрих и задумался глубже, чем прежде: номер первый явно заинтересовал его.

Впрочем, комендант не изменил своей первоначальной вежливости. С бесконечными ораторскими изворотами он поместил Генриха в его камеру, принес тысячу извинений за возможные неудобства, поставил у двери двух солдат и вышел.

- Теперь, пойдем к другим, - сказал комендант тюремщику.

Тюремщик пошел первым. Они двинулись в обратный путь, прошли допросную палату, коридор и очутились опять у лестницы; следуя за своим проводником, де Болье поднялся на три этажа.

Поднявшись тремя этажами выше, тюремщик открыл одну за другой три двери, каждая из которых была украшена двумя замками и тремя огромными засовами.

Когда он начал отпирать третью дверь, из-за нее послышался веселый голос.

- Эй! Черт побери! - крикнул голос. - Отпирайте скорее хотя бы для того, чтобы проветрить! Ваша печка до того нагрелась, что здесь того и гляди задохнешься!

Коконнас, которого читатель, несомненно, уже узнал по его любимому ругательству, одним прыжком перемахнул пространство от своего места до двери.

- Одну минутку, почтеннейший дворянин, - сказал тюремщик, - я пришел не для того, чтобы вас вывести, я пришел для того, чтобы войти к вам, а за мной идет господин комендант.

- Господин комендант? Зачем? - спросил Коконнас.

- Навестить вас.

- Господин комендант делает мне много чести. Милости просим! - ответил Коконнас.

Де Болье в самом деле вошел в камеру и сразу смахнул сердечную улыбку Коконнаса ледяной учтивостью, присущей комендантам крепостей, тюремщикам и палачам.

- У вас есть деньги, сударь? - обратился он к узнику.

- У меня? Ни одного экю, - ответил Коконнас.

- Драгоценности?

- Одно кольцо.

- Разрешите вас обыскать?

- Черт побери! - покраснев от гнева, воскликнул Коконнас. - Ваше счастье, что и я, и вы в тюрьме!

- Все нужно претерпеть ради службы королю.

- Так, значит, - возразил пьемонтец, - те почтенные люди, которые грабят на Новом мосту, служат королю так же, как и вы? Черт побери! До сих пор я был очень несправедлив, сударь, считая их ворами!

- Всего наилучшего, сударь, - сказал Болье. - Тюремщик! Заприте господина де Коконнаса.

Комендант ушел, забрав у Коконнаса перстень с великолепным изумрудом, который подарила ему герцогиня Неверская на память о своих зеленых глазах.

- К другому, - выйдя из камеры, сказал комендант.

Они миновали одну пустую камеру и снова привели в действие три двери, шесть замков и девять засовов, Когда последняя дверь отворилась, первое, что услышали посетители, был вздох.

Эта камера была мрачнее той, из которой только что вышел де Болье. Четыре длинные узкие бойницы с решеткой прорезывали стену, все уменьшаясь, и слабо освещали это печальное обиталище. В довершение всего железные прутья перекрещивались достаточно искусно, чтобы глаз натыкался на тусклые линии решетки, и мешали узнику хотя бы сквозь бойницы видеть небо.

Стрельчатые нервюры, выходившие из каждого угла камеры, постепенно соединялись в центре потолка и образовывали розетку.

Ла Моль сидел в углу и даже не шевельнулся, как будто ничего не слышал.

- Добрый вечер, господин де Ла Моль! - сказал Болье.

Молодой человек медленно поднял голову, - Добрый вечер, сударь! - отозвался он.

- Сударь! Я пришел обыскать вас, - продолжал комендант.

- Не нужно, - ответил Ла Моль. - Я вам отдам все, что у меня есть.

- А что у вас есть?

- Около трехсот экю, вот эти драгоценности и кольца.

- Давайте, сударь, - сказал комендант.

- Вот они.

Ла Моль вывернул карманы, снял кольца и вырвал из шляпы пряжку.

- Больше ничего нет?

- Ничего, насколько мне известно.

- А это что висит у вас на шее на шелковом шнурке? - спросил комендант.

- Это не драгоценность, сударь, это образок.

- Дайте.

- Как? Вы требуете?..

- Мне приказано не оставлять вам ничего, кроме одежды, а образок не одежда.

Ла Моль сделал гневное движение, которое, по контрасту с отличавшим его скорбным и величественным спокойствием, показалось страшным даже этим людям, привыкшим к бурным проявлениям чувств.

Но он тотчас взял себя в руки.

- Хорошо, сударь, - сказал он, - сейчас вы увидите то, что просите.

Повернувшись, словно желая подойти ближе к свету, он вытащил мнимый образок, представлявший собой не что иное, как медальон, в который был вставлен чей-то портрет, вынул портрет из медальона и поднес его к губам. Несколько раз поцеловав его, он сделал вид, что уронил его на пол, и, изо всех сил ударив по нему каблуком, разбил на тысячу кусочков.

- Сударь!.. - воскликнул комендант.

Он наклонился и посмотрел, не может ли он спасти что-либо от вдребезги разбитого неизвестного предмета, который намеревался утаить от него Ла Моль, но миниатюра в буквальном смысле слова превратилась в пыль.

- Король хотел получить эту драгоценность, - сказал Ла Моль, - но у него нет никаких прав на портрет, который был в нее вставлен. Вот вам медальон, можете его взять.

- Сударь! Я буду жаловаться королю, - объявил Болье.

Ни слова не сказав узнику на прощание, он вышел в бешенстве и предоставил запирать двери тюремщику.

Тюремщик сделал несколько шагов к выходу, но, увидев, что Болье уже спустился по лестнице на несколько ступенек, вернулся и сказал Ла Молю:

- Честное слово, сударь, я хорошо сделал, что предложил вам сразу же вручить мне сто экю за то, чтобы я дал вам поговорить с вашим товарищем, а если бы вы мне их не дали, комендант забрал бы их вместе с этими тремястами, и уж тогда совесть не позволила бы мне что-нибудь для вас сделать. Но вы заплатили мне вперед, а я обещал вам, что вы увидитесь с вашим приятелем... Идемте... Честный человек держит слово... Только, если можно, не столько ради себя, сколько ради меня, не говорите о политике.

Ла Моль вышел из камеры и очутился лицом к лицу с Коконнасом, ходившим взад и вперед широкими шагами по середине своей камеры.

Они бросились друг к Другу в объятия.

Тюремщик сделал вид, что утирает набежавшую слезу, и вышел сторожить, чтобы кто-нибудь не застал узников вместе, или, вернее, чтобы не застали на месте преступления его самого.

- А-а! Вот и ты! - сказал Коконнас. - Этот мерзкий комендант заходил к тебе?

- Как и к тебе, я думаю.

- И отобрал у тебя все?

- Как и у тебя.

- Ну, у меня-то было немного - перстень Анриетты, вот и все.

- А наличные деньги?

- Все, что у меня было, я отдал этому доброму малому - нашему тюремщику, чтобы он устроил нам свидание.

- Ах, вот как! - сказал Ла Моль. - Сдается мне, что он брал обеими руками.

- Стало быть, ты тоже ему заплатил?

- Я дал ему сто экю.

- Как хорошо, что наш тюремщик негодяй!

- Еще бы! За деньги с ним можно будет делать все что угодно, а надо надеяться, в деньгах у нас недостатка не будет.

- Теперь скажи: ты понимаешь, что с нами произошло?

- Прекрасно понимаю... Нас предали.

- И предал этот гнусный герцог Алансонский. Я был прав, когда хотел свернуть ему шею.

- Так ты полагаешь, что дело наше серьезное?

- Боюсь, что да.

- Так что можно опасаться.., пытки?

- Не скрою от тебя, что я уже думал об этом.

- Что ты будешь говорить, если дойдет до этого?

- А ты?

- Я буду молчать, - заливаясь лихорадочным румянцем, ответил Ла Моль.

- Ты ничего не скажешь?

- Да, если хватит сил.

- Ну, а я, ручаюсь тебе: если со мной учинят такую подлость, я много чего наговорю! - сказал Коконнас.

- Но чего именно? - живо спросил Ла Моль.

- О, будь покоен, я наговорю такого, что господин д'Алансен на некоторое время лишится сна.

Ла Моль хотел ответить, но в это время тюремщик, без сомнения услышавший какой-то шум, втолкнул друзей в их камеры и запер за ними двери.