Зрелище, поразившее молодых людей, когда их вводили в этот круг, принадлежало к числу зрелищ поистине незабываемых, даже если оно представилось глазам раз в жизни и на одно мгновение.

Как мы уже сказали. Карл IX смотрел на всех проходивших перед ним дворян, которые были заперты в хижине доезжачих и которых теперь его стража выводила наружу одного за другим.

Король и герцог Алансонский жадно ловили глазами каждое движение, ожидая, что вот-вот выйдет и король Наваррский.

Ожидание обмануло их.

Но этого было мало: оставалось неизвестным, что же произошло с Генрихом и Маргаритой.

И вот когда присутствующие заметили, что в конце дорожки появились молодые супруги, герцог Алансонский побледнел, а Карл почувствовал, что у него отлегло от сердца, ибо он безотчетно хотел, чтобы все, что заставил его сделать брат, обернулось против него.

- Опять ускользнул! - побледнев, прошептал Франсуа.

В эту минуту у короля начался приступ такой страшной боли, что он выпустил поводья, обеими руками схватился за бока и закричал, как кричат люди в бреду.

Генрих поспешил к нему. Но пока он проскакал двести шагов, отделявших его от брата, Карл пришел в себя.

- Откуда вы приехали? - спросил король так сурово, что Маргарита взволновалась.

- Но... С охоты, брат мой! - ответила она.

- Охота была на берегу реки, а не в лесу.

- Мой сокол унесся за фазаном, когда мы отстали, чтобы посмотреть на цаплю, государь, - сказал Генрих.

- И где же этот фазан?

- Вот он! Красивый петух, не правда ли? И тут Генрих с самым невинным видом протянул Карлу птицу, отливавшую пурпуром, золотом и синевой.

- Так, так! Ну, а почему же, заполевав фазана, вы не присоединились ко мне? - продолжал Карл.

- Потому, что фазан полетел к парку, государь. А когда мы спустились на берег, то увидели, что вы опередили нас на целых полмили, когда вы снова поднимались к лесу. Тогда мы поскакали по вашим следам, так как, участвуя в охоте вашего величества, мы не хотели от нее отбиться.

- А все эти дворяне тоже были приглашены на охоту? - спросил Карл.

- Какие дворяне? - с недоумением озираясь вокруг, переспросил Генрих.

- Да ваши гугеноты, черт возьми! - ответил Карл. - Во всяком случае, если кто-то и приглашал их, то не я.

- Нет, государь, но, быть может, это герцог Алансонский, - заметил Генрих.

- Господин д'Алансон! Зачем вы это сделали?

- Я? - воскликнул герцог.

- Ну да, вы, брат мой, - продолжал Карл. - Разве вы не объявили мне вчера, что вы - король Наваррский? Значит, гугеноты, прочившие вас в короли, явились поблагодарить вас за то, что вы приняли корону, а короля - за то, что он ее отдал. Не так ли, господа?

- Да! Да! - крикнули двадцать голосов. - Да здравствует герцог Алансонский! Да здравствует король Карл!

- Я не король гугенотов, - побледнев от злобы, сказал Франсуа и, бросив косой взгляд на Карла, добавил:

- И твердо надеюсь никогда им не быть.

- Глупости! - сказал Карл. - А вам, Генрих, да будет известно, что я считаю все это весьма странным.

- Государь! - твердо ответил король Наваррский. - Да простит меня Бог, но можно подумать, что меня подвергают допросу.

- А если я вам скажу, что допрашиваю вас, - что вы на это ответите?

- Что я такой же король, как вы, государь! - гордо ответил Генрих. - Что королевский титул дает не корона, а рождение, и что отвечать я буду только моему брату и другу, но никогда не стану отвечать судье.

- Очень хотел бы я знать, однако, чего мне держаться, хоть раз в жизни! - тихо сказал Карл.

- Пусть сюда приведут господина де Муи, - сказал герцог Алансонский, - и вы все узнаете. Господин де Муи, наверное, арестован.

- Есть среди арестованных господин де Муи? - спросил король.

Генрих вздрогнул от волнения и обменялся взглядами с Маргаритой, но это продолжалось одно мгновение.

Никто не отзывался.

- Господина де Муи нет среди арестованных, - объявил де Нансе. - Кое-кому из моих людей показалось, что они его видели, но они в этом не уверены.

Герцог Алансонский пробормотал какое-то богохульство.

- Ах, государь, да вот двое дворян герцога Алансонского, - вмешалась Маргарита, показывая королю Ла Моля н Коконнаса, которые слышали весь этот разговор и на сообразительность которых она считала возможным рассчитывать. - Допросите их - они вам ответят.

Герцог почувствовал нанесенный ему удар.

- Я сам приказал задержать их именно для того, чтобы доказать, что они у меня не служат, - возразил он.

Король взглянул на двух друзей и вздрогнул, увидав Ла Моля.

- Ага, опять этот провансалец! - сказал он. Коконнас грациозно поклонился.

- Что вы делали, когда вас арестовали? - спросил король.

- Государь! Мы беседовали на темы военные и любовные.

- Верхом? Вооруженные до зубов? Готовясь бежать?

- Отнюдь нет, государь; вы плохо осведомлены. Мы лежали в тени, под буком... Sub tegmine fagi.

- Ах, вы лежали в тени под буком?

- И даже могли бы убежать, если бы думали, что чем-то навлекли на себя гаев вашего величества. Послушай те, господа, - обратился Коконнас к легким конникам, - полагаюсь на ваше солдатское слово: как вы думаете, могли бы мы удрать от вас, если бы захотели?

- Эти господа и шагу не сделали, чтобы убежать, - ответил лейтенант.

- Потому что их лошади стояли далеко, - вмешайся герцог Алансонский.

- Покорнейше прошу извинить меня, ваше высочество, - ответил Коконнас, - но Я уже сидел на лошади, а мой друг, граф Лерак де Ла Моль, держал свою под уздцы.

- Это правда, господа? - спросил король.

- Правда, государь, - ответил лейтенант, - господин Коконнас даже соскочил с лошади при виде нас.

Коконнас криво улыбнулся, что означало: "Вот видите, государь!".

- Ну, а эти две запасные лошади, два мула, сундуки, которыми они были нагружены? - спросил Франсуа.

- Да разве мы конюхи? Велите отыскать конюха, который стерег их, и спросите его!

- Его там не было! - сказал взбешенный герцог.

- Значит, он испугался и удрал, - отозвался Коконнас. - Нельзя требовать от мужика такого же хладнокровия, как от дворянина!

- Все время одни и те же увертки, - скрежеща зубами, рявкнул герцог Алансонский. - К счастью, государь, я предупредил вас, что эти господа уже несколько дней у меня не служат.

- Как, ваше высочество! Я имею несчастье больше не служить у вас? - воскликнул Коконнас.

- Э, черт возьми! Кому это знать, как не вам, сударь? Ведь вы сами подали в отставку в довольно наглом письме, которое я, слава Богу, сохранил и которое, к счастью, при мне.

- Ах! - воскликнул Коконнас. - Я думал, что вы, ваше высочество, простите мне письмо, написанное по первому побуждению, под горячую руку. Это было, когда я узнал, что вы, ваше высочество, собирались задушить моего друга Ла Моля в одном из луврских коридоров.

- Что вы говорите? - перебил его король.

- Я тогда думал, что ваше высочество были одни, - с невинным видом продолжал Коконнас. - Но потом я узнал, что трое других...

- Молчать! - крикнул Карл. - Теперь я осведомлен достаточно хорошо! Генрих, - обратился он к королю Наваррскому, - даете слово не бежать?

- Даю, ваше величество.

- Возвращайтесь в Париж вместе с господином де Нансе и оставайтесь под арестом у себя в комнате. А вы, господа, - продолжал он, обращаясь к двум дворянам, - отдайте ваши шпаги.

Ла Моль взглянул на Маргариту. Она улыбнулась. Ла Моль сейчас же отдал шпагу ближайшему из командиров.

Коконнас последовал его примеру.

- А господин де Муи отыскался? - спросил король.

- Нет, государь, - ответил де Нансе, - или его не было в лесу, или он бежал.

- Еще чего не хватало! - сказал король. - Едем домой! Мне холодно, я ослеп!

- Государь! Это, верно, от раздражения, - заметил Франсуа.

- Да, возможно. У меня какое-то мерцание в глазах. Где арестованные? Я ничего не вижу. Разве сейчас ночь? О, Господи, сжалься надо мной! Я горю! Помогите! Помогите!

Несчастный король выпустил поводья, вытянул руки и опрокинулся навзничь; при этом втором приступе испуганные придворные подхватили его на руки.

Франсуа стоял в стороне и вытирал со лба пот; он один знал причину мучительного недуга своего брата.

Король Наваррский, стоявший с другой стороны, уже под стражей де Нансе, с возрастающим удивлением смотрел на эту сцену.

- Эх, - прошептал он; в нем говорил уму непостижимый инстинкт, который временами превращал его в, так сказать, ясновидящего. - Пожалуй, для меня было бы лучше, если бы меня схватили, когда я бежал!

Он взглянул на Маргариту, которая своими большими, широко раскрытыми от изумления глазами смотрела то на него, то на короля, то на короля, то на него.

Король потерял сознание. Подали носилки и положили его на них. Его накрыли плащом, который один из всадников снял со своих плеч, и вся процессия медленно направилась по дороге в Париж, который утром видел отъезд веселых заговорщиков и радостного короля, а теперь видел возвращение умирающего короля в окружении арестованных мятежников.

Маргарита, несмотря ни на что не утратившая способности владеть собой морально и физически, в последний раз обменялась многозначительным взглядом со своим мужем, а затем проехала так близко от Ла Моля, что он мог слышать два греческих слова, которые она обронила:

- Me deide. Это означает:

- Ничего не бойся.

- Что она тебе сказала? - спросил Коконнас.

- Она сказала, что бояться нечего, - ответил Ла Моль.

- Тем хуже, - тихо сказал пьемонтец, - тем хуже! Это значит, что добра нам ждать нечего. Каждый раз, как мне говорили в виде ободрения эту фразу, я в ту же секунду получал или пулю, или удар шпаги, а то и цветочный горшок на голову. По-еврейски, по-гречески, по-латыни, по-французски "Ничего не бойся" всегда означало для меня: "Берегись!".

- По коням, господа! - сказал лейтенант легких конников.

- Не сочтите за нескромность, сударь: куда вы нас ведете? - спросил Коконнас.

- Думаю, что в Венсенн, - ответил лейтенант.

- Я предпочел бы отправиться в другое место, - сказал Коконнас, - но ведь не всегда идешь туда, куда хочешь. По дороге король очнулся и почувствовал себя лучше. В Нантере он даже захотел сесть верхом, но его отговорили.

- Пошлите за мэтром Амбруазом Паре, - сказал Карл, приехав в Лувр.

Он сошел с носилок, поднялся по лестнице, опираясь на руку Таванна, и, добравшись до своих покоев, приказал никого к себе не пускать.

Все заметили, что король Карл был очень сосредоточен. Дорогой он пребывал в глубокой задумчивости, ни с кем не разговаривал и не интересовался больше ни заговором, ни заговорщиками. Было очевидно, что все его мысли занимает болезнь.

Болезнь была внезапная, острая и странная, с теми же симптомами, какие обнаружились и у его брата - Франциска II незадолго до его смерти.

Вот почему приказ короля - не пускать к нему никого, кроме мэтра Паре, - никого не удивил. Мизантропия, как известно, составляла основу характера государя.

Карл вошел к себе в опочивальню, сел в кресло, напоминавшее шезлонг, положил голову на подушки и, рассудив, что Амбруаза Паре могут не застать дома и он приедет не скоро, решил не тратить попусту время ожидания.

Он хлопнул в ладоши; сейчас же вошел один из стражников.

- Скажите королю Наваррскому, что я хочу поговорить с ним, - приказал Карл.

Стражник поклонился и отправился исполнять приказание.

Король откинул голову: от страшной тяжести в мозгу он едва мог связно говорить, какой-то кровавый туман застилал глаза, во рту все пересохло, он выпил целый графин воды, но так и не утолил жажды.

Он все еще пребывал в этом сонливом состоянии, когда дверь отворилась и вошел Генрих; следовавший за ним де Нансе остановился в передней.

Король Наваррский услыхал, что дверь за ним закрылась.

Тогда он сделал несколько шагов вперед.

- Государь! Вы звали меня? Я пришел, - сказал он. Король вздрогнул при звуке этого голоса и бессознательно хотел протянуть руку.

- Государь! - стоя по-прежнему с опущенными руками, сказал Генрих. - Вы, ваше величество, забыли, что я больше не брат ваш, а узник.

- Ах да, верно, - ответил Карл, - спасибо, что напомнили. Но я не забыл кое-что другое: как-то раз, когда мы с вами были наедине, вы обещали мне отвечать чистосердечно.

- Я готов сдержать обещание. Спрашивайте, государь. Король налил на ладонь холодной воды и приложил руку ко лбу.

- Что истинного в обвинении герцога Алансонского? Ну, отвечайте, Генрих!

- Только половина: герцог Алансонский должен был бежать, а я - только сопровождать его.

- Зачем вам было его сопровождать? - спросил Карл. - Вы что же, недовольны мной, Генрих?

- Нет, государь, напротив: я мог бы только похвалиться отношением вашего величества ко мне; Бог, читающий в сердцах людей, видит в моем сердце, какую глубокую привязанность я питаю к моему брату и моему королю.

- Мне кажется противоестественным бегать от людей, которых мы любим и которые любят нас, - заметил Карл.

- Я и бежал не от тех, кто меня любит, а от тех, кто меня ненавидит, - возразил Генрих. - Ваше величество! Вы позволите мне говорить с открытой душой?

- Говорите.

- Государь! Меня ненавидят герцог Алансонский и королева-мать.

- Что касается Алансона, я не отрицаю, - ответил Карл, - но королева-мать к вам очень внимательна.

- Вот поэтому-то я и остерегаюсь ее, государь. И благо мне, что я ее остерегался!

- Ее?

- Ее или ее окружающих. Ведь вам известно, государь, что иногда несчастьем королей является не то, что им служат из рук вон плохо, а то, что им служат чересчур усердно.

- Объяснитесь: вы добровольно обязались сказать мне все.

- Как видите, ваше величество, я так и поступаю.

- Продолжайте.

- Ваше величество! Вы сказали, что любите меня.

- То есть я любил вас до вашей измены, Анрио.

- Предположите, государь, что вы любите меня по-прежнему.

- Пусть так!

- А если вы меня любите, то вы, наверно, желаете, чтобы я был жив, не так ли?

- Я был бы в отчаянии, если бы с тобой случилось какое-нибудь несчастье.

- Так вот, ваше величество, вы уже дважды могли прийти в отчаяние.

- Как так?

- Да, государь, уже дважды только Провидение спасло мне жизнь. Правда, во второй раз Провидение приняло облик вашего величества.

- А в первый раз чей облик оно приняло?

- Облик человека, который был крайне изумлен тем, что его приняли за Провидение, - облик Рене. Да, государь, вы спасли меня от стали...

Карл нахмурился, вспомнив, как он увел Генриха на улицу Бар.

- А Рене? - спросил он.

- А Рене спас меня от яда.

- Черт возьми! И везет же тебе, Анрио! - сказал король, пытаясь улыбнуться, но от сильной боли не улыбка, а судорога искривила его губы. - Это не его профессия.

- Так вот, государь, два чуда спасли меня. Одно чудо - это раскаяние флорентийца. Другое - доброта вашего величества. Я скажу вашему величеству откровенно: я испугался, как бы Бог не устал творить чудеса, и решил бежать, руководствуясь аксиомой: на Бога надейся, а сам не плошай.

- Почему же ты не сказал мне об этом раньше, Генрих?

- Если бы я сказал вам эти самые слова даже вчера, я был бы доносчиком.

- А когда ты говоришь их сегодня?

- Сегодня - Другое дело: меня обвиняют - я защищаюсь.

- А ты уверен в первом покушении, Анрио?

- Так же уверен, как во втором.

- Тебя пытались отравить?

- Пытались.

- Чем?

- Опиатом.

- А как отравляют опиатом?

- Почем я знаю, государь? Спросите Рене: ведь отравляют и перчатками...

Карл сдвинул брови, но мало-помалу лицо его разгладилось...

- Да, да, - сказал он, словно разговаривая с самим собой, - в самой природе живых существ заложено стремление бежать от смерти. Так почему же это существо не сделает сознательно того, что делает инстинктивно?

- Итак, государь, - спросил Генрих, - довольны ли вы моей откровенностью и верите ли, что я сказал вам все?

- Да, да, Анрио, ты славный малый. И ты думаешь, что те, кто желает тебе зла, еще не угомонились и будут и впредь покушаться на твою жизнь?

- Государь! Каждый вечер я удивляюсь, что я еще жив.

- Видишь ли, Анрио, они знают, как я люблю тебя, и потому-то и хотят убить. Но будь спокоен - они понесут наказание за свое злоумышление. А теперь ты свободен.

- Свободен покинуть Париж, государь? - спросил Генрих.

- Нет, нет, ты прекрасно знаешь, что я не могу обойтись без тебя. Тысяча чертей! Надо же, чтобы у меня был хоть один человек, который меня любит!

- В таком случае, государь, если вы хотите оставить меня при себе, соблаговолите оказать мне одну милость...

- Какую?

- Оставьте меня здесь не под видом друга, а под видом узника.

- Как - узника?

- Да так. Разве вы, ваше величество, не видите, что ваше дружеское ко мне расположение меня губит?

- И ты предпочитаешь, чтобы я тебя возненавидел?

- Чисто внешней ненавистью, государь. Такая ненависть спасет меня: до тех пор, пока они будут думать, что я в немилости, они не станут торопиться умертвить меня.

- Я не знаю, чего ты хочешь, Анрио, - сказал Карл, - не знаю, какая у тебя цель, но если твои желания не осуществятся, если ты не достигнешь своей цели - я буду очень удивлен.

- Значит, я могу рассчитывать на то, что король будет относиться ко мне сурово?

- Да.

- Тогда я буду спокойнее... А что прикажете сейчас, ваше величество?

- Иди к себе, Анрио. Я очень страдаю. Пойду посмотрю своих собак и лягу в постель.

- Государь! - сказал Генрих. - Вашему величеству надо бы позвать врача: ваше сегодняшнее нездоровье, быть может, опаснее, чем вы думаете.

- Я послал за мэтром Амбруазом Паре.

- Тогда я ухожу, чувствуя себя спокойнее.

- Клянусь Душой, - сказал король, - из всей моей семьи ты один действительно любишь меня.

- Это ваше искреннее убеждение, государь?

- Слово дворянина!

- Хорошо! В таком случае поручите господину де Нансе стеречь меня, как человека, которому ваш гнев не позволит прожить и месяца: это единственное средство, чтобы я мог любить вас долго.

- Господин де Нансе! - крикнул Карл. Вошел командир охраны.

- Я отдаю вам на руки, - сказал король, - величайшего преступника в королевстве. Вы отвечаете мне за него головой!

Генрих с удрученным видом вышел вслед за де Нансе.