Екатерина не ошиблась: Генрих не изменил своим привычкам и каждый вечер отправлялся к г-же де Сов. Сначала эти посещения Держались в глубочайшей тайне, но мало-помалу осмотрительность Генриха ослабла, он перестал принимать меры предосторожности, а потому Екатерине нетрудно было убедиться, что Маргарита лишь называлась королевой Наваррской, а на самом деле ею была г-жа де Сов.

В начале нашего повествования мы успели сказать два слова о покоях г-жи де Сов, но дверь, открытая Дариолой королю Наваррскому, закрылась за ним накрепко, покои г-жи де Сов и место таинственных любовных свиданий пылкого Беарнца остались нам неведомы.

Такие комнаты августейшие особы обыкновенно предоставляют во дворце своим придворным, которых желают всегда иметь под рукой; покои эти были, разумеется, не столь просторны и не столь удобны, как собственные городские квартиры. Как уже известно читателю, покои г-жи де Сов помещались в третьем этаже, почти под комнатами Генриха, и дверь из них выходила в коридор, дальний конец которого освещался готическим окном с маленькими стеклами в свинцовом переплете, пропускавшими лишь тусклый свет даже в самый ясный день. Зимою же после трех часов дня приходилось зажигать лампу, но и зимой в лампу масла наливали столько же, сколько летом, и к десяти часам вечера она гасла, обеспечивая любовникам в эти зимние дни наибольшую безопасность свиданий.

Маленькая передняя, обитая шелком с большими желтыми цветами, приемная, затянутая синим бархатом, и спальня, где стояла кровать с витыми колонками и вишневым атласным пологом, отделенная от стены узким проходом, и где висело зеркало в серебряной оправе и две картины, изображавшие любовь Венеры и Адониса, составляли покои - теперь сказали бы "гнездышко" - очаровательной придворной дамы королевы Екатерины Медичи.

Если поискать внимательнее, то в темном углу, напротив туалета со всеми принадлежностями, можно было заметить дверцу в своего рода молельню. Там, на возвышении, к которому вели две ступени, стояла скамеечка для коленопреклонений. Там на стенах, как бы в противовес упомянутым картинам на мифологические сюжеты, висели три-четыре картинки самого возвышенного, духовного содержания. Между картинами, на золоченых гвоздиках. висело женское оружие, так как и женщины в ту эпоху - эпоху тайных интриг - носили при себе оружие и, случалось, владели им не хуже мужчин.

Вечером, на следующий день после описанной нами сцены у Рене, г-жа де Сов сидела у себя в спальне на кушетке и говорила Генриху о своей любви к нему и о своем страхе за него, доказывая и любовь, и страх той преданностью, какую она обнаружила в ночь, последовавшую за Варфоломеевской, то есть в ночь, когда Генрих, как помнит читатель, ночевал у своей жены, Генрих выражал ей свою признательность. Г-жа де Сов в простом батистовом пеньюаре была очаровательна, а Генрих был ей глубоко признателен.

В такой обстановке Генрих, искренне влюбленный, предавался мечтам. А г-жа де Сов, воспылавшая самой горячей любовью, начавшейся по приказанию Екатерины, пристально всматривалась в Генриха, желая удостовериться, то ли, что губы, говорят его глаза.

- Генрих, - молвила г-жа де Сов, - скажите откровенно: в ту ночь, когда вы спали в кабинете ее величества королевы Наваррской, а в ногах у вас спал Ла Моль, - вы не жалели о том, что этот достойный дворянин лежал между вами и спальней королевы?

- Жалел, душенька моя, - отвечал Генрих. - ведь я неминуемо должен был пройти через ее спальню, чтобы попасть в ту комнату, где мне так - хорошо и где в эту минуту я так счастлив.

Госпожа де Сов улыбнулась.

- А после вы туда ходили?

- И всякий раз говорил вам об этом.

- И вы не пойдете туда тайком от меня?

- Никогда.

- Поклянитесь.

- Поклялся бы, будь я гугенотом, но...

- Что "но"?

- Но католическая религия, догматы которой я сейчас изучаю, научила меня, что клясться не надо никогда.

- Сейчас видно гасконца! - покачивая головой, сказала г-жа де Сов.

- Шарлотта, а если бы я стал вас расспрашивать, вы ответили бы на мои вопросы?

- Конечно, - ответила молодая женщина. - Мне нечего скрывать от вас.

- В таком случае объясните мне, Шарлотта, как случилось, что, оказав мне отчаянное сопротивление до моей женитьбы, вы после нее перестали быть жестокой по отношению ко мне, беарнскому увальню, смешному провинциалу, к государю настолько бедному, что он не может придать драгоценностям своей короны должный блеск?

- Генрих, вы требуете, чтобы я разгадала загадку, которую на протяжении трех тысячелетий не могут разгадать философы всех стран, - отвечала Шарлотта. - Генрих, никогда не спрашивайте женщину, за что она вас любит; довольствуйтесь вопросом: "Вы меня любите?".

- Вы меня любите, Шарлотта? - спросил Генрих, - Люблю, - ответила г-жа де Сов с обаятельной улыбкой, кладя свою красивую руку на руку возлюбленного. Генрих сжал ее руку.

- А что, если бы разгадку, которую тщетно ищут философы на протяжении трех тысячелетий, я нашел, по крайней мере, в вашей любви, Шарлотта? - преследуя свою мысль, настаивал он.

Госпожа де Сов покраснела.

- Вы меня любите, - продолжал Генрих, - значит, мне больше нечего просить у вас, и я считаю себя счастливейшим человеком в мире. Но ведь вы знаете: любому счастью всегда чего-нибудь да не хватает. Даже Адам в раю не чувствовал себя вполне счастливым и вкусил от злосчастного яблока, наградившего всех нас любопытством, а потому всю жизнь мы стремимся узнать то, что нам неведомо. Скажите же, душенька моя, и откройте мне неведомое: может статься, поначалу вам приказала любить меня королева Екатерина?

- Генрих, говорите тише, когда говорите о королеве-матери, - заметила г-жа де Сов.

- O-o! - воскликнул Генрих так свободно и непринужденно, что обманул даже г-жу де Сов. - Когда-то я и впрямь побаивался нашей дорогой матушки и не ладил с нею, но теперь я - муж ее дочери...

- Муж королевы Маргариты! - покраснев от ревности, сказала Шарлотта.

- Лучше говорите тише, - сказал Генрих. - Теперь, когда я - муж ее дочери, мы с королевой-матерью - лучшие друзья. Чего от меня хотели? По-видимому, чтобы я стал католиком. Превосходно: меня коснулась благодать, и предстательством святого Варфоломея я стал католиком. Теперь мы живем одной семьей, как хорошие братья, как добрые христиане.

- А королева Маргарита?

- Королева Маргарита? - переспросил Генрих. - Что ж, она-то и является для всех нас связующим звеном.

- Но вы говорили мне, Генрих, что королева Наваррская на мою к ней преданность ответила великодушием. Если вы сказали мне правду, если королева Маргарита в самом деле относится ко мне великодушно, за что я ей очень признательна, значит, она только звено, которое нетрудно разорвать. И вам не удержаться за него, потому что мнимой близостью с королевой вам никого не провести.

- Однако я держусь за него и езжу на этом коньке уже три месяца.

- Значит, вы обманули меня, Генрих! - воскликнула г-жа де Сов. - Значит, королева Маргарита - ваша жена на самом деле!

Генрих улыбнулся.

- Знаете, Генрих, - заметила г-жа де Сов, - эти улыбки выводят меня из себя, и, хотя вы и король, иногда у меня возникает жестокое желание выцарапать вам глаза!

- Значит, мне все же удается кое-кого провести этой мнимой близостью, - заметил Генрих, - коль скоро бывают случаи, когда вам хочется выцарапать мне глаза, хотя я и король, значит, и вы верите в эту близость.

- Генрих, Генрих! По-моему, сам Господь Бог не знает, что у вас на уме! - сказала г-жа де Сов.

- Я так рассуждаю, душенька моя, - сказал Генрих, - сначала Екатерина приказала вам любить меня, потом заговорило ваше сердце, и теперь, когда заговорили оба эти голоса, вы прислушиваетесь только к голосу сердца. Я тоже люблю вас всей душой, и потому-то, если бы у меня и были тайны, я не поверил бы их вам из боязни повредить вам.., ведь дружба королевы-матери ненадежна - это дружба тещи!

Совсем не такого ответа ждала Шарлотта: каждый раз, как она пыталась проникнуть в бездны души своего возлюбленного, ей казалось, что между ними опускается плотный занавес и тотчас превращается в непроницаемую стену, отделяющую их Друг от друга. Она почувствовала, что глаза у нее наполняются слезами, и, услыхав, что часы бьют десять, сказала Генриху:

- Государь, пора спать: завтра я должна очень рано явиться к королеве-матери.

- Сегодня вы прогоняете меня, душенька? - спросил Генрих.

- Генрих, мне грустно. А раз мне грустно, вам станет со мной скучно, и вы меня разлюбите. Поймите, что лучше вам уйти.

- Хорошо! - отвечал Генрих. - Раз вы этого хотите, Шарлотта, я уйду, но, ради Бога, сделайте милость, разрешите присутствовать при вашем переодевании!

- Государь! А как же королева Маргарита? Неужели вы заставите ее ждать, пока я буду переодеваться?

- Шарлотта, - серьезным тоном сказал Генрих, - мы условились никогда не говорить о королеве Наваррской, а сегодня мы проговорили о ней чуть ли не весь вечер.

Госпожа де Сов вздохнула и села за туалетный столик. Генрих взял стул, пододвинул его к своей возлюбленной, стал коленом на сиденье и оперся на спинку стула.

- Ну вот, малютка Шарлотта, - сказал Генрих, - теперь я вижу, как вы наводите красу, и притом наводите для меня, что бы вы там ни говорили. Боже мой! Сколько тут разных разностей, сколько баночек с ароматными кремами, сколько пакетиков с пудрой, сколько флаконов, сколько коробочек с помадой!

- Это только кажется, что всего много, - со вздохом отвечала Шарлотта, - а на самом деле очень мало; оказывается, и этого недостаточно, чтобы царить в сердце вашего величества безраздельно.

- Послушайте! Не будем возвращаться в область политики, - сказал Генрих. - Что это за маленькая тоненькая кисточка? Не для того ли, чтобы подводить брови моему Юпитеру Олимпийскому?

- Да, государь, - с улыбкой ответила г-жа де Сов, - вы угадали.

- А этот гребешок слоновой кости?

- Делать пробор.

- А эта прелестная серебряная коробочка с резной крышечкой?

- О, это прислал мне Рене, государь; это его опиат, который он уже давно обещал изготовить для смягчения моих губ, хотя вы, ваше величество, благоволите находить их иногда достаточно нежными без всяких опиатов.

Тут Генрих, как бы в знак согласия с очаровательной женщиной, лицо которой светлело по мере того, как она возвращалась в царство кокетства, поцеловал ее в губы, которые баронесса внимательно рассматривала в зеркале.

Шарлотта протянула было руку к коробочке, служившей темой вышеприведенного разговора, очевидно, желая, показать Генриху, как нужно накладывать на губы эту красную помаду, как вдруг короткий стук в дверь заставил обоих влюбленных вздрогнуть.

- Сударыня, кто-то стучится, - сказала Дариола, высунув голову из-за портьеры.

- Посмотри - кто и доложи, - ответила г-жа де Сов.

Генрих и Шарлотта тревожно переглянулись, и Генрих уже решил было скрыться в молельню, где он не раз находил себе убежище, как снова появилась Дариола.

- Сударыня, это парфюмер Рене.

При этом имени Генрих нахмурился и невольно закусил губы.

- Если хотите, я откажусь его принять, - сказала Шарлотта.

- Нет, нет! - возразил Генрих. - Рене никогда не делает ничего, не продумав своих действий заранее, и если он пришел к вам, значит, не без причины.

- Тогда, может быть, вы спрячетесь?

- Ни в коем случае, - отвечал Генрих, - Рене знает все на свете и, конечно, прекрасно знает, что я здесь.

- Но, может быть, вам, ваше величество, его общество тягостно?

- Мне? Нисколько! - отвечал Генрих с усилием, которого при всем своем самообладании он, однако, не мог скрыть. - Правда, отношения у нас были прохладные, но с кануна святого Варфоломея они наладились.

- Впусти его! - сказала г-жа де Сов Дариоле. Вошел Рене и одним взглядом осмотрел всю комнату.

Госпожа де Сов по-прежнему сидела за туалетным столиком.

Генрих снова уселся на кушетке. Шарлотта сидела на свету, Генрих - в тени.

- Сударыня, я явился принести вам мои извинения. - почтительно, но непринужденно сказал Рене.

- А в чем вы провинились, Рене? - спросила г-жа де Сов с той благосклонностью, какую хорошенькие женщины всегда оказывают всем своим поставщикам, которые теснятся вокруг них и помогают им стать еще более хорошенькими.

- В том, что я давно уже обещал вам потрудиться для ваших красивых губок, и в том...

- Ив том, что сдержали ваше обещание только сегодня, да? - спросила Шарлотта.

- Только сегодня? - переспросил Рене.

- Да, я получила эту коробочку только сегодня, да и то вечером.

- Ах да! - произнес Рене, с каким-то странным выражением лица глядя на коробочку с опиатом, стоявшую на столике перед г-жой де Сов и как две капли воды похожую на те, что остались у него в лавке.

"Так я и знал!" - подумал он.

- А вы уже пользовались моим опиатом? - спросил он вслух.

- Нет еще; я как раз собиралась испробовать его, когда вошли вы.

Лицо Рене приняло задумчивое выражение, и это не ускользнуло от Генриха, от которого, впрочем, мало что ускользало.

- Рене, что с вами? - спросил король.

- Со мной, государь? Ничего, - ответил парфюмер, - я смиренно жду, не скажете ли вы мне что-нибудь, ваше величество, до того, как меня отпустит баронесса.

- Полноте! - с улыбкой сказал Генрих. - Вы и без слов прекрасно знаете, что я всегда рад вас видеть.

Рене посмотрел по сторонам, прошелся по комнате, словно исследуя зрением и слухом все двери и обивку стен, и стал так, чтобы одновременно видеть и г-жу де Сов и Генриха.

- Нет, не знаю. - возразил он.

Изумительный инстинкт Генриха Наваррского, подобно какому-то шестому чувству руководивший им всю первую половину его жизни, полную опасностей, подсказал ему, что сейчас в душе парфюмера происходит нечто необычное, похожее на борьбу, и, обратившись к флорентийцу, стоявшему на свету, тогда как сам он оставался в тени, сказал:

- Рене, почему вы пришли сюда об эту пору?

- Разве я имел несчастье потревожить ваше величество? - спросил парфюмер, делая шаг назад.

- Вовсе нет. Но мне хочется задать вам один вопрос.

- Какой вопрос, государь?

- Вы думали, что застанете меня здесь?

- Я был в этом уверен.

- Значит, вы меня искали?

- Во всяком случае, я счастлив вас видеть.

- Вы хотите что-то сказать мне? - гнул свою линию Генрих.

- Быть может, государь! - ответил Рене. Шарлотта покраснела: она задрожала от страха при мысли, что парфюмер, который, по-видимому, хотел раскрыть Генриху тайну, раскроет ему глаза на то, как она вела себя по отношению к Генриху вначале; делая вид, что всецело занята своим туалетом и ничего не слышит, она прервала их разговор.

- Ах. Рене, поистине вы чародей! - открыв коробочку с опиатом, воскликнула она. - У этой помады чудесный цвет, и, раз уж вы здесь, я хочу, из уважения к вам, попробовать ваше изделие при вас!

Она взяла коробочку и кончиком пальца захватила немного красноватой помады, чтобы намазать ею губы.

Рене вздрогнул.

Баронесса с улыбкой поднесла палец к губа.

Рене побледнел.

Генрих, по-прежнему сидевший в полумраке, следил за всем происходящим жадным, напряженным взором, не упустив ни движения г-жи де Сов, ни трепета Рене.

Пальчик Шарлотты почти коснулся губ, как вдруг Рене схватил ее за руку в то самое мгновение, когда Генрих вскочил, чтобы остановить ее.

Генрих бесшумно опустился на кушетку.

- Простите, сударыня, - принужденно улыбаясь, сказал Рене, - этот опиат нельзя употреблять без особых наставлений.

- А кто же даст мне эти наставления?

- Я.

- Когда?

- Как только скажу кое-что его величеству королю Наваррскому.

Шарлотта широко раскрыла глаза, ничего не поняв из таинственного разговора, который велся в ее присутствии; она так и осталась сидеть с коробочкой опиата в руке, глядя на кончик своего пальца, окрашенного помадой в карминный цвет.

Повинуясь мысли, которая, как и все мысли молодого короля, преследовала две цели, одну - явную, другую - тайную. Генрих встал и, подойдя к Шарлотте, взял ее руку и стал поднимать вымазанный кармином пальчик к своим губам.

- Одну минуту, - поспешно сказал Рене, - одну минуту! Соблаговолите, сударыня, вымыть ваши прекрасные руки вот этим неаполитанским мылом, которое я забыл прислать вам вместе с опиатом и которое имею честь принести лично.

Вынув из серебряной коробочки прямоугольный кусок зеленоватого мыла, он положил его в серебряный, золоченый тазик, налил в тазик воды и, встав на одно колено, поднес его г-же де Сов.

- Честное слово, мэтр Рене, я вас не узнаю! - сказал Генрих. - Своей любезностью вы заткнете за пояс всех придворных волокит.

- Какой прелестный запах! - воскликнула Шарлотта, намыливая свои прекрасные руки жемчужной пеной, отделявшейся от душистого куска.

Рене до конца выполнил обязанности услужливого кавалера и подал г-же де Сов салфетку из тонкого фрисландского полотна, чтобы вытереть руки.

- Вот теперь, ваше величество, - обратился к Генриху флорентиец, - вы можете делать все что угодно.

Шарлота протянула Генриху руку для поцелуя, затем уселась вполоборота, приготовляясь слушать, что станет говорить Рене, а король Наваррский занял свое место. глубоко убежденный, что в душе парфюмера происходит нечто необычайное.

- Итак? - спросила Шарлотта.

Флорентиец, видимо, собрал всю свою решимость и повернулся к Генриху.