Как уже известно читателю, Маргарита заперла дверь и вернулась к
себе. Но когда она, вся дрожа, вошла в комнату, она увидела Жийону - та, в
ужасе прижавшись к двери кабинета, смотрела на пятна крови, разбрызганной
по мебели, постели и ковру.
- Ох, сударыня! - воскликнула она, увидев королеву. - Ох, сударыня,
неужели он умер?
- Тише, Жийона, - строго сказала Маргарита, подчеркивая необходимость
этого требования.
Жийона умолкла.
Маргарита вынула из кошелька золоченый ключик и, отворив дверь
кабинета, указала своей приближенной на молодого человека.
Ла Молю удалось встать и подойти к окну. Под руку ему подвернулся
кинжальчик, какие в то время носили женщины, и молодой человек схватил
его, услышав, что отпирают дверь.
- Не бойтесь, - сказала Маргарита. - Клянусь душой, вы в безопасности!
Ла Моль упал на колени.
- Ваше величество! - воскликнул он. - Вы для меня больше, чем
королева! Вы божество!
- Не волнуйтесь, сударь, - сказала королева, - у вас еще продолжается
кровотечение... Ох, Жийона! Смотри, какой он бледный... Скажите, куда вы
ранены?
- Я помню, что первый удар мне нанесли в плечо, а второй - в грудь, -
отвечал Ла Моль, стараясь разобраться в охватившей все его тело боли и
найти главные болевые точки, - все остальные раны не стоят внимания.
- Посмотрим, - сказала Маргарита. - Жийона, принеси мне шкатулочку с
бальзамами.
Жийона вышла и тотчас вернулась, держа в одной руке шкатулочку, в
другой серебряный, позолоченный кувшин с водой и кусок тонкого
голландского полотна.
- Жийона, помоги мне приподнять его, - сказала Маргарита, - если он
приподнимется сам, то лишится последних сил.
- Ваше величество, я так смущен.., я, право, не могу позволить... -
пролепетал Ла Моль.
- Надеюсь, сударь, что вы не будете мешать нам, - сказала Маргарита.
- Раз мы можем вас спасти, было бы преступлением дать вам умереть.
- О, я предпочел бы умереть, чем видеть, как вы, королева, пачкаете
руки в моей недостойной крови!.. - воскликнул Ла Моль. - О, ни за что! Ни
за что!
И он почтительно отстранился.
- Эх, дорогой дворянин, - с улыбкой заметила Жийона, - вы уже
испачкали своей кровью и постель, и всю комнату ее величества.
Маргарита запахнула халат на своем батистовом пеньюаре, пестревшем
кровавыми пятнышками. Это движение, исполненное женской стыдливости,
напомнило Ла Молю, что он держал в объятиях и прижимал к груди королеву,
такую красивую и так горячо им любимую, и легкий румянец стыда мелькнул на
бледных щеках юноши.
- Ваше величество, - с трудом выговорил он, - разве вы не можете
поручить позаботиться обо мне какому-нибудь хирургу?
- Хирургу-католику, да? - спросила королева таким тоном, что Ла Моль
все понял и вздрогнул.
- Разве вы не знаете, - продолжала королева с редкостной теплотой в
голосе и взгляде, - что мы, дочери королей, обязаны изучать свойства
растений и уметь приготовлять бальзамы? Во все времена облегчение
страданий было нашим долгом - долгом женщин и королев. И если верить нашим
льстецам, мы не уступим любому хирургу. Разве до вас не доходили слухи о
том, сколь сведуща я в медицине?.. Ну, Жийона, за дело!
Ла Моль еще пытался сопротивляться, повторяя снова и снова, что лучше
умереть, чем обременять королеву собой, что ее труды, которые она возьмет
на себя из сострадания, могут потом возбудить отвращение к нему. Но эта
борьба окончательно исчерпала его силы. Он пошатнулся, закрыл глаза,
запрокинул голову и снова лишился чувств.
Маргарита подняла кинжал, который выпал у него из рук, быстро
перерезала шнуры его камзола, а Жийона другим кинжалом распорола, вернее,
разрезала рукава.
Затем Жийона взяла льняное полотно, смоченное свежей водой, и смыла
кровь, сочившуюся из плеча и груди молодого человека, а в это время
Маргарита, взяв острый золотой зонд, начала исследовать раны так осторожно
и так умело, как это мог бы сделать в подобных обстоятельствах только
Амбруаз Паре.
Рана в плече оказалась глубокой, клинок же, ударивший в грудь,
скользнул по ребрам и задел мускулы, и ни один из этих ударов не повредил
того естественного панциря, который защищает сердце и легкие.
- Рана болезненная, но не смертельная, acernmum humeri vulnus, поп
autem lethale, - прошептала ученая красавица хирург. - Дай мне бальзам,
Жийона, и приготовь корпию.
Между тем Жийона уже успела насухо вытереть и надушить грудь молодого
человека, его руки античной формы, его красивые плечи и шею, прикрытую
густыми кудрями, больше походившую на шею статуи из паросского мрамора,
чем на часть тела израненного, чуть живого человека.
- Бедный юноша, - прошептала Жийона, любуясь не столько делом своих
рук, сколько тем, над кем она трудилась.
- Красив! Не правда ли? - спросила Маргарита с чисто королевской
откровенностью.
- Да, ваше величество; но, по-моему, не следовало бы оставлять его на
полу; нужно поднять его и уложить на софу, к которой он прислонился.
- Ты права, - отвечала Маргарита.
Обе женщины нагнулись, соединенными усилиями подняли Ла Моля и
положили его на широкую софу с резной спинкой, стоявшую у окна, которое
они приотворили, чтобы раненый дышал чистым воздухом.
Ла Моль, разбуженный этим перемещением, вздохнул и открыл глаза. Он
испытывал теперь то непередаваемое блаженство, какое испытывает раненый,
который возвращается к жизни и который вместо жгучих болей ощущает покой,
а вместо теплого, тошнотворного запаха крови чувствует благоухание
бальзамов.
Он начал лепетать какие-то бессвязные слова, но Маргарита с улыбкой
приложила палец к его губам. Послышался стук в дверь.
- Это стучатся в потайную дверь, - сказала Марго.
- Кто б это мог быть? - спросила Жийона.
- Пойду посмотрю, - сказала Маргарита, - а ты останься и не отходи от
него ни на минуту.
Маргарита, закрыв за собой дверь в кабинет, вошла в свою комнату и
отперла дверь потайного хода, ведущего к королю и к королеве-матери.
- Госпожа де Сов! Это вы? - воскликнула она, отшатываясь от баронессы
не с испугом, а с ненавистью, как бы подтверждая бесспорную истину, что
женщина никогда не прощает другую женщину, отнявшую у нее хотя бы и
нелюбимого мужчину.
- Да, это я, ваше величество! - произнесла г-жа де Сов, умоляюще
складывая руки.
- Вы здесь, сударыня? - повышая голос, продолжала донельзя удивленная
Маргарита. Шарлотта упала на колени.
- Простите, ваше величество, - заговорила она, - я понимаю, как я
перед вами виновата. Но если бы вы знали все!.. Не вся вина лежит на мне,
был и особый приказ королевы-матери!..
- Встаньте, - сказала Маргарита. - Я полагаю, вы явились сюда не для
того, чтобы оправдываться передо мной! Встаньте и говорите, зачем вы
пришли.
- Я пришла... - с полубезумным видом говорила Шарлотта, продолжая
стоять на коленях, - я пришла, чтобы узнать, не здесь ли он?..
- Кто - здесь? О ком вы говорите, сударыня?.. Ничего не понимаю!
- Я говорю о короле.
- О короле? Вы бегаете за ним даже ко мне? Вы же отлично знаете, что
здесь он не бывает!
- Ax! - продолжала баронесса де Сов, не отвечая на эти выпады и,
видимо, даже не понимая их. - Дай Бог, чтобы он был здесь!
- Почему?
- Ах, Боже мой! Да потому, сударыня, что гугенотов избивают, а король
Наваррский - вождь гугенотов.
- Я забыла об этом! - воскликнула Маргарита, хватая за руку г-жу де
Сов и вынуждая ее встать. - Я не подумала, что королю грозит такая же
опасность, как другим!
- Большая, в тысячу раз большая! - воскликнула Шарлотта.
- В самом деле, герцогиня Лотарингская предупреждала меня. Я говорила
ему, чтобы он не выходил на улицу. Разве он вышел?
- Нет, нет, он в Лувре. Но его нигде нет! Если он не здесь...
- Нет, здесь его нет...
- Ой! - в порыве отчаяния воскликнула г-жа де Сов. - Тогда ему конец!
Королева-мать поклялась погубить его.
- Погубить! Вы меня пугаете!.. Нет, не может быть! - сказала
Маргарита.
- Ваше величество, - продолжала г-жа де Сов с силой, какую Дает
только любовь. - я повторяю: никто не знает, где король Наваррский!
- А где королева-мать?
- Королева-мать послала меня за герцогом де Гизом и господином
Таванном, которые были у нее в молельне, а потом отпустила. Я поднялась к
себе и, простите, стала ждать, как всегда...
- Моего мужа, не так ли? - спросила Маргарита.
- Он не пришел. Тогда я стала искать его повсюду, расспрашивать всех.
Какой-то солдат сказал мне, будто он видел, как король шел в сопровождении
конвоя с обнаженными шпагами, и это было до избиения гугенотов, а избиение
началось час тому назад.
- Благодарю вас, сударыня, - сказала Маргарита. - И хотя чувство,
побудившее вас действовать, для меня еще одна обида, я все же вас
благодарю.
- В таком случае простите, - сказала г-жа де Сов, - ваше прощение
даст мне силы вернуться к себе: ведь я не посмею идти за вами даже на
расстоянии.
Маргарита протянула ей руку.
- Идите к себе, а я пойду к королеве-матери, - сказала она. - Король
Наваррский под моей защитой - я обещала ему быть его союзницей и слово
сдержу.
- А если вам не удастся пройти к королеве-матери?
- Тогда я пройду к брату Карлу, надо будет поговорить с ним.
- Идите, идите, ваше величество, - сказала Шарлотта, уступая дорогу
Маргарите, - и да поможет вам Бог!
Маргарита быстро пошла по коридору. Но в конце коридора она
обернулась и посмотрела, не идет ли сзади г-жа де Сов. Г-жа де Сов шла за
ней.
Увидев, что она свернула на лестницу, которая вела в ее комнаты,
королева Наваррская направилась к королеве-матери.
Вся обстановка в Лувре изменилась: вместо толпы придворных, которые,
почтительно приветствуя королеву, уступали ей дорогу, Маргарита все время
натыкалась то на дворцовых стражников с окровавленными протазанами и в
одежде, забрызганной кровью, то на дворян в разорванных плащах, с лицами,
почерневшими от пороха; они разносили приказания и депеши - одни входили,
другие выходили, и все эти люди, сновавшие по галереям, напоминали
огромный страшный муравейник.
Маргарита все же быстро продвигалась вперед и наконец дошла до
передней покоев королевы-матери. Но переднюю охраняли два ряда солдат, не
пропускавших никого, кроме тех, кто знал особый пароль.
Маргарита тщетно пыталась пробраться сквозь эту живую изгородь. В
дверь, которая то и дело отворялась и затворялась, она видела Екатерину,
помолодевшую от нахлынувших на нее забот и такую деятельную, словно ей
было двадцать лет; она получала письма, распечатывала их, писала,
раздавала приказания, одним что-то говорила, другим улыбалась, награждая
более дружеской улыбкой тех, кто больше других был запылен и обагрен
кровью.
И всю эту страшную суматоху, с шумом перекатывавшуюся по Лувру,
покрывали доносившиеся с улицы и все учащавшиеся ружейные выстрелы.
"Мне ни за что не проникнуть к ней. Лучше, не теряя времени, пойти к
брату", - подумала Маргарита после трех безуспешных попыток пройти сквозь
ряды алебардщиков.
В это время мимо шел герцог де Гиз; он только что сообщил
королеве-матери о смерти адмирала и теперь возвращался продолжать бойню.
- Генрих! - окликнула его Маргарита. - Где король Наваррский?
Герцог с удивленной усмешкой взглянул на Маргариту, поклонился и
молча вышел в сопровождении своих телохранителей.
Маргарита догнала одного командира, который уже выходил из Лувра, но
перед выходом приказал солдатам зарядить аркебузы.
- Где король Наваррский? - спросила она. - Ваша светлость, где король
Наваррский?
- Не знаю, я не из охраны его величества, - ответил командир.
- А-а, дорогой Рене! - воскликнула Маргарита, увидев парфюмера
Екатерины. - Вы.., вы от королевы-матери?.. Не знаете ли, что сталось с
моим мужем?
- Сударыня, вы не можете не помнить, что его величество король
Наваррский отнюдь не друг мне... Даже говорят, - добавил он с гримасой,
скорее напоминавшей оскал, нежели улыбку, - будто он смеет обвинять меня в
том, что я в соучастии с королевой Екатериной отравил его мать.
- Нет! Нет! Милейший Рене, не верьте этому! - воскликнула Маргарита.
- О! Мне это безразлично, сударыня! - ответил парфюмер, - ни король
Наваррский, ни его сторонники теперь уже никому не страшны!
Он повернулся к Маргарите спиной.
- Господин де Таванн! Господин де Таванн! - закричала Маргарита
проходившему Таванну. - Прошу вас, на одну секунду!
Таванн остановился.
- Где Генрих Наваррский? - спросила Маргарита.
- Где? Думаю, что разгуливает в городе вместе с герцогом Алансонским
и принцем Конде, - громко ответил Таванн и чуть внятно, так, чтобы его
слышала только Маргарита, добавил:
- Ваше прекрасное величество! Если вам угодно видеть того, за чье
место я отдам жизнь, постучитесь в Оружейную палату короля.
- Спасибо, спасибо, Таванн! Благодарю вас, я сейчас же иду туда! -
ответила Маргарита, уловившая из слов Таванна только это важное для себя
указание.
Маргарита побежала к королю.
"После того, что я обещала ему, после того, как он обошелся со мной в
ту ночь, когда неблагодарный Генрих де Гиз прятался у меня в кабинете, я
не могу допустить его гибели!" - шептала она.
Она постучалась в двери королевских покоев, но за дверью стояли два
отряда дворцовой стражи.
- К королю входа нет, - сказал подошедший быстрым шагом офицер.
- А мне? - спросила Маргарита.
- Приказ для всех.
- Но я королева Наваррская! Я его сестра!
- Приказ не допускает исключений; примите мои извинения.
И офицер запер дверь.
- Он погиб! - воскликнула Маргарита, встревоженная зловещим видом
всех этих людей, или дышавших местью, или непреклонных. - Да, да, теперь
все понятно... Из меня сделали приманку... Я - ловушка, в которую поймали
гугенотов и теперь избивают... Ну нет! Я все-таки войду, хотя бы мне
грозила смерть!
Маргарита, как сумасшедшая, мчалась по коридорам и галереям, и вдруг,
пробегая мимо одной дверки, услышала тихую, почти мрачную песнь - до того
она была монотонна. Кто-то за дверью дрожащим голосом пел кальвинистский
псалом.
- Ах, это милая Мадлон, кормилица моего брата - короля! Это она!.. -
воскликнула Маргарита и хлопнула себя по лбу, озаренная внезапно возникшей
у нее мыслью. - Господь, покровитель всех христиан, помоги мне! И
Маргарита, не теряя надежды, тихонько постучалась в дверку.
Когда Генрих Наваррский, получив предупреждение от Маргариты и
поговорив с Рене, все-таки вышел от королевы-матери, хотя милая собачка
Фебея, как добрый гений, старалась удержать его, он встретил нескольких
дворян-католиков, которые, под тем предлогом, что хотят оказать ему почет,
проводили Генриха до его покоев, где его поджидало человек двадцать
гугенотов и, коль уж скоро они собрались у молодого короля, они решили не
покидать его, ибо за несколько часов до этой роковой ночи предчувствие
беды ощущалось в Лувре. Они остались, и никто и не думал их тревожить. Но
при первом ударе колокола на Сен-Жермен-Л'Осеруа, похоронным звоном
отдавшемся в сердцах этих людей, вошел Таванн и в гробовой тишине объявил
Генриху, что король Карл IX желает с ним поговорить.
Никто не пытался оказать сопротивление, да такая мысль даже в голову
никому не пришла. В галереях и коридорах Лувра полы скрипели под ногами
солдат, которых внутри здания и во дворе собралось около двух тысяч.
Генрих Наваррский, простившись с друзьями, которых ему не суждено было
увидеть вновь, пошел за Таванном - тот проводил его до маленькой галереи,
прилегающей к королевским покоям, и оставил его одного, безоружного, с
тяжелым сердцем, изнемогавшим от страха.
Король Наваррский провел так, минута за минутой, два страшных часа,
со все возрастающим ужасом прислушиваясь к звукам набата и грохоту
выстрелов, видя в застекленное решетчатое оконце, как в зареве пожара или
при свете факелов мелькали убийцы и беглецы, но не понимая, что значат и
эти вопли отчаяния, и эти крики ярости: несмотря на то, что он хорошо знал
Карла IX, королеву-мать и герцога де Гиза, он все же и представить себе не
мог, какая страшная драма разыгрывается в эти часы.
Генрих не отличался храбростью, но у него было Другое, более ценное
качество - сила духа: он боялся опасности, но с улыбкой шел ей навстречу в
сражении - в открытом поле, при свете дня, на глазах у всех, под резкую
гармонию труб и вибрирующую, глухую барабанную Дробь... А здесь он был
безоружен, одинок, взаперти, в полутьме, где еле-еле можно было разглядеть
врага, подкравшегося незаметно, и сталь, готовую разить. Эти два часа
остались, пожалуй, самыми жестокими часами в его жизни.
Когда Генрих уже начал понимать, что, по всей вероятности, происходит
заранее обдуманное избиение, вдруг, к великому его смятению, за ним пришел
какой-то капитан и повел его по коридору в покои короля. Едва они подошли
к двери, как она отворилась, пропустила их и тотчас, как по волшебству,
затворилась за ними; капитан ввел Генриха в Оружейную палату к Карлу IX.
Король сидел в высоком кресле, положив руки на подлокотники и опустив
голову на грудь. При звуке шагов вновь прибывших Карл IX поднял голову, и
Генрих заметил крупные капли пота, выступившие у него на лбу.
- Добрый вечер, Анрио! - резко произнес молодой король. - Ла Шатр,
оставьте нас!
Капитан вышел.
С минуту продолжалось мрачное молчание.
Генрих тревожно оглядел комнату и убедился, что он остался наедине с
королем.
Вдруг Карл IX поднялся с кресла.
- Черт подери, Анрио! Вы рады, что вы сейчас со мной? - резким
движением головы откидывая белокурые волосы и вытирая лоб, спросил он.
- Конечно, государь, - отвечал король Наваррский, - я всегда счастлив
быть с вашим величеством.
- Лучше быть здесь, чем там, а? - заметил Карл IX, не столько отвечая
на любезность зятя, сколько следуя течению своей мысли.
- Государь, я не понимаю... - начал король Наваррский.
- Взгляните - и поймете!
Король подбежал, вернее - подскочил к окну. Подтащив к себе своего
перепуганного зятя, он указал ему на жуткие силуэты палачей на палубе
какой-то барки, где они резали или топили свои жертвы, которых к ним
приводили ежеминутно.
- Скажите же, ради Бога, что происходит? - спросил мертвенно-бледный
Генрих.
- Меня избавляют от гугенотов, - ответил Карл IX. - Видите вон там,
над Бурбонским дворцом, дым и пламя? Это дым и пламя пожара в доме
адмирала. Видите труп, который добрые католики волокут на разодранном
матраце? Это труп зятя адмирала, труп вашего друга Телиньи.
- Что это значит?! - воскликнул король Наваррский, тщетно ища у себя
на боку рукоятку кинжала и содрогаясь от стыда и гнева, ибо он чувствовал
в словах Карла издевательство и угрозу одновременно.
- Это значит, что я не желаю, чтобы меня окружали гугеноты! -
закричал Карл IX, внезапно придя в ярость и страшно побледнев. - Теперь
вам понятно, Генрих? Разве я не король? Не властелин?
- Но, ваше величество...
- Мое величество избивает и уничтожает сейчас всех некатоликов!
Такова моя воля! Вы не католик? - крикнул Карл IX, в котором гнев все
время нарастал, как некий чудовищный морской прилив.
- Государь! Вспомните ваши слова: "Мне нет дела до вероисповедания
тех, кто верно мне служит!" - сказал Генрих.
- Ха-ха-ха! - залился зловещим смехом Карл. - Ты, Анрио, просишь меня
вспомнить мои слова! Verba volant "Слова летучи (лат.)", как говорит моя
сестричка Марго. Посмотри на тех, - продолжал он, показывая пальцем на
город, - разве они плохо служили мне? Разве не были храбры в бою, мудры в
совете, неизменно преданы? Все они были хорошими подданными! Но они -
гугеноты! А мне нужны только католики.
Генрих молчал.
- Пойми же меня, Анрио! - воскликнул Карл IX.
- Я понял, государь...
- И что же?
- Государь, я не понимаю, почему король Наваррский должен поступить
не так, как поступили столько дворян и столько простых людей. Ведь в конце
концов все эти несчастные гибнут потому, что им предложили то самое, что
вы, ваше величество, предлагаете мне, а они это отвергли так же, как
отвергаю я.
Карл схватил молодого короля за руку и остановил на нем свой, обычно
тусклый, взгляд, начинавший теперь светиться зверским огнем.
- Ах, так ты воображаешь, что я брал на себя труд предлагать перейти
в католичество тем, кого сейчас режут? - спросил Карл.
- Государь, - сказал Генрих, высвобождая руку, - ведь вы умрете в
вере своих отцов?
- Да, черт подери! А ты?
- Я тоже, государь, - ответил Генрих.
Карл зарычал от бешенства и дрожащей рукой схватил лежавшую на столе
аркебузу. Генрих прижался к стене, пот выступил у него на лбу, как в
смертной истоме, но, благодаря своему огромному самообладанию, внешне он
был спокоен и следил за всеми движениями страшного монарха, застыв на
месте, как птица, завороженная змеей.
Карл IX взвел курок аркебузы и в слепой ярости топнул ногой.
- Принимаешь мессу? - крикнул он, ослепляя Генриха сверканием
рокового оружия.
Генрих молчал.
Карл потряс своды Лувра самым ужасным ругательством, какое когда-либо
произносилось человеком, и лицо его из бледного сделалось зеленоватым.
- Смерть, месса или Бастилия! - прицеливаясь в короля Наваррского,
крикнул он.
- Государь! Неужели вы убьете меня, своего брата? Генрих Наваррский,
с его несравненной силой духа, являвшейся одним из его самых лучших
душевных качеств, воздержался от прямого ответа на вопрос Карла IX:
отрицательный ответ, вне всякого сомнения, повлек бы за собой гибель.
Как это бывает, тотчас же вслед за пароксизмом ярости началась
реакция: Карл IX не повторил вопроса, который он только что задал королю
Наваррскому; после минутного колебания, когда он только глухо хрипел, он
повернулся к открытому окну и прицелился в человека, бежавшего по
набережной на противоположном берегу реки.
- Должен же и я кого-нибудь убить! - крикнул Карл IX, бледный как
смерть, с налитыми кровью глазами.
Он выстрелил и уложил бежавшего на месте.
Генрих вскрикнул.
Карл IX в страшном возбуждении начал безостановочно перезаряжать свою
аркебузу и стрелять, радостно вскрикивая при каждом удачном выстреле.
"Я погиб, - подумал король Наваррский, - как только ему не в кого
будет стрелять, он убьет меня".
Вдруг сзади раздался голос:
- Ну как? Свершилось?
Это была Екатерина Медичи, которая вошла неслышно, под гром
последнего выстрела.
- Нет, тысяча чертей! - заорал Карл IX, швыряя на пол аркебузу. -
Нет! Упрямец не хочет!..
Екатерина не ответила. Она медленно перевела взгляд на Генриха
Наваррского, стоявшего так же неподвижно, как одна из фигур на стенном
ковре, к которому он прислонился. Потом Екатерина снова посмотрела на
Карла, как будто спрашивая взглядом: "Тогда почему же он жив?".
- Он жив... Он жив... - заговорил Карл IX, он прекрасно понял ее
взгляд и без колебаний ответил на него:
- Он жив потому, что он мой родственник.
Екатерина усмехнулась.
Генрих заметил ее усмешку и понял, что ему надо бороться прежде всего
с Екатериной.
- Сударыня, я отлично понимаю, что все это - дело ваших рук, а не
моего шурина Карла, - сказал он, - это вам пришла в голову мысль заманить
меня в ловушку; это вы задумали сделать из вашей дочери приманку, чтобы
погубить нас всех, и это вы разлучили меня с моей женой, чтобы избавить ее
от неприятного зрелища и чтобы она не видела, как меня убьют у нее на
глазах...
- Да, но этого не будет! - раздался чей-то прерывистый и страстный
голос, который Генрих мгновенно узнал и который заставил Карла IX
вздрогнуть от неожиданности, а Екатерину от ярости.
- Маргарита! - воскликнул Генрих.
- Марго! - сказал Карл IX.
- Дочь! - прошептала Екатерина.
- Ваше величество, - обратилась Маргарита к Генриху, - вы обвиняете и
меня, и вы правы и не правы; правы, ибо я действительно оказалась орудием
гибели всех вас; не правы, ибо я не знала, что вас ждет гибель. Сама я,
сударь, жива только благодаря случайности или, быть может, забывчивости
моей матери. Но как только я узнала, что вам грозит опасность, я тотчас
вспомнила о моем долге. А долг жены - разделять судьбу мужа. Изгонят вас -
я пойду в изгнание; посадят в тюрьму - я пойду за вами; убьют - я приму
смерть.
Она протянула руку Генриху, и он сжал ее если не с любовью, то с
благодарностью.
- Бедняжка Марго! Ты лучше бы уговорила его стать католиком, - сказал
Карл IX.
- Государь, поверьте мне, - со свойственным ей чувством собственного
достоинства ответила Маргарита, - ради вас самих не требуйте подлости от
члена вашей королевской семьи.
Екатерина многозначительно взглянула на Карла.
- Брат! - воскликнула Маргарита, которая поняла страшную мимику
Екатерины так же хорошо, как и Карл IX. - Вспомните, что вы сами дали мне
его в супруги!
Карл IX, под действием повелительного взгляда матери, с одной
стороны, и умоляюще глядевших на него глаз Маргариты, с другой, некоторое
время пребывал в нерешительности, но в конце концов Ормузд взял верх над
Ариманом "Ормузд - в древнеперсидской мифологии - бог добра, Ариман - бог
зла".
- Сударыня, - сказал он на ухо Екатерине, - Марго права: ведь Анрио -
мой зять.
- Да, - ответила сыну, тоже на ухо. Екатерина, - Да... Ну, а если бы
он не был зятем?